Младший конунг

— Хильдрида, принимаешь ли ты крещение? — повторил священник.

Камень, из которого был сложен храм, давил на нее — она терпеть не могла каменных строений. Ее собственное тело, казалось, потеряло вес. «Ты просто устала, — подумала она. — Очень устала. И раны дают о себе знать. Успокойся». Столбик света, тонкий, как пряжа, которая еще не легла в нитку, все приближался, и наконец коснулся ее лица. Он был теплый, как ладошка ребенка.

— Хильдрида, принимаешь ли ты крещение? — уже нервничая, спросил священник.

— Принимаю, — едва слышно ответила она.

И, сделав знак нагнуться, священник с облегчением обрушил на нее полный черпак воды. Он едва смог поднять черпачище, так тот был огромен, и в какой-то момент полузахлебнувшейся женщине показалось, что она оказалась на палубе своего «Лосося», терзаемого бурей.

А потом на шее Гуннарсдоттер сомкнули цепочку серебряного крестика. Она ощутила, как что-то неотвратимое оторвалось, закрылось от нее, что-то дорогое, памятное. Или, может, не оторвалось, но приобрело иной облик. И пришло что-то другое. Казалось, мир обесцветился, а потом стал вновь неторопливо расписываться, но уже совсем другими красками, более бледными, прозрачными и не так уж радующими глаз.

Странное это было ощущение. Ероша мокрые волосы, дочь Гуннара глубоко вдыхала прохладный воздух, который осенний вечер нес в глубины храма — чистый, звенящий, как струна. Он врывался под низкие массивные своды храма, как буря врывается в спокойную жизнь на палубе корабля, и мир переставал быть прежним.

А у монастырских ворот женщину ждал Альв с ее зимним плащом, перекинутым через руку, ждал терпеливо и, судя по всему, давно. Он оглядел ее с ног до головы и протянул руку с плащом.

— Вот. Еще я принес тебе рубаху. Вот, закутайся. И полотенце… Вот.

— Зачем ты ждешь? — устало спросила она.

— Я тебя искал. Мне сказали, что ты в монастыре. Внутрь меня не пустили, сказали, что ты крестишься. Велели не мешать. Тогда я сбегал за твоей одеждой. Я же знаю, они обливают водой, когда крестят, и что теперь ты вся мокрая, — он протянул свободную руку и пощупал ее волосы. — Конечно, мокрые. Переоденешься? — она взялась за ворот рубашки, и он, фыркнув, удержал ее. — Наверное, не стоит переодеваться здесь, прямо возле мужского монастыря. Давай выйдем. Я тебе помогу.

За воротами монастыря он помог ей стянуть мокрую до нитки рубашку и надеть сухую, которую принес свернутой за пазухой. Она была еще тепла от его тела, когда окутала ее — это было приятно, потому что на холодном осеннем ветру даже в Англии не так уж легко находиться голой по пояс. Сверху на рубашку он накинул ее плащ и на миг прижал к себе.

Его губы были шершавые и обветренные. Она оттолкнула его почти сразу, и пошла к замку, не оглядываясь, потому что знала — Альв следует за ней. Он всегда следовал за ней.

— Неужели ты ничего не хочешь мне сказать? — спросила она, не оборачиваясь.

— О чем, Хиль?

— О крещении, — на миг повернув голову, она успела взглянуть в его глаза. Они были спокойны и почти безмятежны.

Альва считали одним из самых преданных почитателей Тора. Он ни с кем не говорил об этом, но всегда приносил все жертвы и верил всем приметам. Христиан он не любил, но не так, чтоб кидаться с мечом или осыпать обидными словами. Просто отворачивался, если видел. Христианских священников и монахов он называл «воронами», а это было отнюдь не похвалой. Так именовали лишь жадных и злых людей.

— Зачем об этом говорить?

— А ты не хочешь ничего сказать мне об этом? — она обернулась и посмотрела на него.

Альв стоял в шаге от нее и спокойно смотрел. Он пребывал в мире со своей душой, уверенный в собственной правоте. Она была такой же. Они оба являли собой островки покоя в самом сердце безумного мира, где каждый миг вспыхивали какие-нибудь битвы.

— Нет. Ничего не хочу сказать, — примиряюще ответил он. — Ты ведь вольна верить в кого хочешь. Как и я, правда?

— Конечно, — она невольно улыбнулась.

Он выглядел таким потешным и таким ласковым. Викинги непривычны вести себя ласково или внимательно с женщинами. Отношения возлюбленных обычно складывались просто. Кому нужна лишняя любовная ерунда? Но сейчас Хильдрид вдруг увидела в глазах Альва ласку и глубокую нежность. У него округлились губы, казалось, он пытается сказать что-то, но не может найти слов. Викинг зашарил взглядом по деревьям дальнего леса и полям, где паслись монастырские коровы и три ухоженных бычка — один старше и два молоденьких, еще совсем телята — будто земля или небо, которое ветер торопился затягивать облаками, могли подсказать ему, что сказать.

Она ждала. В глазах Альва отражалась обочина дороги, поросшая густой травой — это делало серые радужки почти совсем зелеными. Пошевелив губами, он покачался с пятки на носок и решительно сказал:

— Давай-ка я все-таки женюсь на тебе. Что скажешь?

— В моем возрасте так менять жизнь? — она улыбнулась и покачала головой. — Ни к чему это, Альв.

— Ну, тогда пойдем в Хельсингьяпорт. Время ужинать, — и он решительно потянул ее к замку.

Глава 14

В Хельсингьяпорте Гуннарсдоттер и ее люди прожили до поздней осени, вместе с королевским двором и самим Ятмундом, а потом перебрались в Лундун. Это был уже не замок, а город, хоть и не слишком большой. Он медленно рос на старых развалинах города, построенного еще римлянами, о которых викинги вряд ли знали многое. Еще до того, как в Британии появились норманны, горожане старались держаться подальше от старых развалин и выстроили свой город в стороне от них. Они называли его Люнденвик, а теперь, полузаброшенный, он именовался Олдвич, и там проходили ярмарки. Там мало кто жил, слишком уж близко Олдвич оказался к реке Ли, по которой проходила граница владений британских королей и Области датского права. Жить там постоянно поселяне побаивались.

С приходом викингов все изменилось. Жить на развалинах старого города, конечно, страшнее, зато там удобнее защищаться от северных разбойников. При короле Альфреде, дедушке Этельстана и Эадмунда (Адальстейна и Ятмунда, как их звали скандинавы) Лундун стал превращаться в крепость, причем пограничную, потому отстраивалась она быстро и на старом римском фундаменте, который сохранился достаточно, чтоб и столетия спустя нести на себе бремя укреплений. А хорошо защищенный город растет быстрее.

Хильдрид не слишком интересовал Лундун, но раз уж конунг собрался провести там начало зимы, что ж… Ее сын не зимовал с двором, он отправился на север, в Нортимбраланд, который собирался и дальше очищать от людей Эйрика. Где-то там, то ли в Йорвике, то ли севернее, жила семья Эйрика, его жена и сыновья. Они, как некогда и отпрыски Рагнара Кожаные Штаны, вполне могли перебаламутить всю Британию.

Но Орм не собирался позволять им этого. Страда закончилась, и теперь по зову короля саксы куда охотнее собирались под знамена его воеводы. Армия собралась весьма солидная, поскольку Регнвальдарсон возглашал, что не собирается воевать со всем Денло и викингами Нортимбраланда, а лишь с наследниками Эйрика и его людьми. Конечно, некоторые обитатели обеих областей с готовностью примкнули к войску Кровавой Секиры, но большинство желало только одного — собирать урожай и ухаживать за скотом. Война с британским королем, способным собрать весьма солидную армию, в их планы не входила.

Впрочем, сыновья Эйрика — а их выжило ровным счетом семеро — были никак не глупее его, и считать умели не хуже. Конечно, если армия Регнвальдарсона в три раза больше, чем отряд Эйриксонов, то на что же надеяться? Потому Эйриксоны, кажется, начинали подумывать об очередном бегстве.

О том, что сыновья Гуннхильд — как называли теперь Эйриксонов — покинули Нортимбраланд, Хильдрид узнала от гонца, прибывшего ко двору, чтоб сообщить королю об обстоятельствах погони.

Но таить свое местонахождение долго они не смогли. Хотя Британия и не повиновалась одному государю, как Нордвегр — конунгу, слухи разносились по островам со скоростью осеннего шторма. Уже ранней зимой стало известно, что сыновья Гуннхильд перебрались на Оркнейские острова. Гонец Орма сообщил, что они забрали с собой все корабли и все золото, которое Эйрик успел собрать с Нортимбраланда. Также посланник передал, будто сокровища, увезенные отпрысками Кровавой Секиры, поистине огромны. Но Ятмунд — и Гуннарсдоттер невольно отдала ему должное — не поверил этому.