Младший конунг

Среди валунов уже отцветали белые с желтыми сердцевинами цветы, каждая лужайка, каждый уголок леса радовал глаз своей красотой. Курган, в котором спал вечным сном Регнвальд, походил на веселый холм из тех, что британцы называют сидами, разве что был поменьше размерами. Хильдрид, сидя рядом с камнем, на котором было высечено «мужество, мудрость, хамингия», жалела только об одном — что не была здесь на зимний Йоль, когда полагалось поминать тех, кто ушел.

— Но ты же не сердишься на меня, верно? — улыбнулась она, глядя на жухнущий белый цветок, качающий головкой у нее перед лицом. — Ты же знаешь, что я тебя помню.

На празднование ночи летнего солнцестояния к Хладиру собрались жители многих окрестных поместий, и даже гости из соседних областей. Хакона чествовали, как конунга, его положение в глазах бондов уже стало незыблемым. Даже длинный дом Хладира не смог бы вместить всех гостей, и потому столы расставили во дворе поместья и даже за воротами. Как и полагалось, для конунга поставили высокое кресло, для Сигурда, хладирского ярла — сидение пониже, а ярлов рассадили по обе руки от правителя. Хильдрид сидела близко к конунгу, а рядом с ней, будто желая пошутить, Хакон посадил Гутхорма.

Альв, которому досталось место почти в самом конце почетного стола во дворе поместья, все косился на викинга, сидящего рядом с женщиной. Гутхорм, то ли желая подразнить соперника, то ли всерьез рассчитывая на успех, усиленно ухаживал за Гуннарсдоттер, подливал ей пива, подкладывал самые лучшие куски. Но он нисколько не походил на Регнвальда — ни жестами, ни манерой говорить — и Хильдрид лишь слегка забавляли его попытки добиться ее благосклонности. Этот викинг был ей совершенно неинтересен.

На праздник летнего солнцестояния разжигали костры, такие огромные, что огонь, казалось, лизал края облаков. В такие ночи хмельные мужчины и женщины плясали и веселились, и славили Фрейра. Густой и ласковый запах напоенной влагой земли кружил голову и будоражил кровь, напившись. Наевшись и наигравшись, обитатели поместья парочками исчезали в темноте, чтоб, вернувшись, с новыми силами наброситься на лакомства. Кто-то пошел купаться — вперемежку, мужчины и женщины. В такие ночи это было прилично.

Хильдрид заметила и Алов. Конечно, разве она могла остаться в стороне от веселья. Дочь встретила мать из похода очень сдержанно, а потом вдруг начала ластиться, ласкаться. Женщина видела, что дочь боится, как бы мать не попыталась отослать ее прочь и таким образом разлучить с конунгом. Но Гуннарсдоттер прекрасно понимала, что вставать между двумя молодыми людьми бессмысленно и даже опасно — смертельно ссориться с собственным ребенком она не хотела.

Дочь Гуннара, конечно, быстро заметила, какими глазами Алов поглядывает на Хакона, и как он смотрит на нее. Девушка танцевала у костра, кокетничала и строила глазки викингам, но по-настоящему жаркие взгляды она кидала только на конунга.

Впрочем, разгоряченные воины ничего не замечали. Разодетая Алов, маленькая и еще похорошевшая за этот год, и так-то была привлекательна, а теперь в их глазах превратилась в столь лакомый кусочек, что кое-кто забыл даже и о матери этой юной вертихвостки. Забыв, что Хильдрид держится поблизости, кто-то из них обхватил ее руками, прижал к себе и принялся целовать, не обращая внимания на ее попытки вырваться. Женщина шагнула было, чтоб вмешаться, но Хакон оказался быстрее. Он мигом оказался возле викинга и девушки, оторвал от нее мужчину и толкнул его прочь. А в следующее мгновение Алов оказалась в его объятиях, и ей явно было там очень уютно.

Гуннарсдоттер задержала шаг. Дочь, конечно, видела свою мать, но сделала вид, что не замечает. Конунг прижал ее к себе, а потом они оба принялись выбираться из толпы — в противоположную от Хильдрид сторону. Женщина посмотрела им вслед, а потом и сама отвернулась. Отчего-то щемило сердце. Что за тоска, отчего? Дочь счастлива. Пусть Хакон потом оставит ее — изменить ничего нельзя. Шишки подобного рода каждый должен набивать сам, так что слова матери до сознания девчонки просто не дойдут.

— Грустишь? — спросил Гутхорм, появляясь рядом. Помедлил — и попытался обнять ее.

Она отстранилась.

— Ты неизобретателен. Чтоб произвести впечатление на женщину, мало проиграть ей поединок. И потом, здесь полным-полно молоденьких. Не зевай.

— Мне больше нравятся ягодки твоих лет.

— Хм… От сорокачетырехлетней клюквы может быть изжога, — Хильдрид оттолкнула его, на этот раз жестче. — Иди.

— Но сегодня же праздник плодородия. Не гневи богов.

— Они меня простят.

Гутхорм понял, что ничего не получится, и оставил Хильдрид в покое. Не терять же зря время в праздничную ночь. Он улыбнулся ей на прощание, давая понять, что не обижается, но и не собирается бросать свои попытки, и исчез в толпе.

Вместо него рядом с Хильдрид тут же возник Альв.

— А я уж собрался бить его, — проворчал он.

— Прекрати, — раздраженно ответила женщина. — Вы бьетесь за меня, как два глухаря, а ведь ни за одного из вас я не пойду замуж!

— Что-то случилось? — викинг посмотрел на нее очень пристально. На миг Хильдрид показалось, что на нее смотрит Регнвальд. Она прикусила губу и уткнулась Альву лицом в плечо. — Что произошло?

— Да ничего. Ничего… Почему ты решил?

— У тебя взгляд такой. Что случилось?

— Ничего.

Альв незаметно вздохнул и потащил свою спутницу к костру — угощаться и ни о чем не думать. Заснула дочь Гуннара лишь под утро, в обнимку с Альвом, по которому нельзя было даже сказать, пьян ли он, или совершенно трезв, под тем же кустом, под которым ночь напролет шуршали Харальд и две девицы из соседнего имения. Впрочем, и под прочими кустами было так же тесно.

На следующий день, ближе к вечеру, перед ужином, Хакон появился в малстофе, куда через бодрствующих и не слишком помятых викингов пригласил своих ярлов. В длинной зале, отличающейся от трапезной лишь своими размерами, отсутствием столов и ниш по сторонам, куда можно доползти из-за стола и вздремнуть, собрались все те, кому конунг доверял больше всего. Расселись на двух широких скамьях, Хакон и Сигурд сидели в креслах друг напротив друга.

— Ну что ж, — сказал конунг. — Дело у нас только одно — Эйрик. Конечно, он бежал из Нордвегр, и это, казалось бы, решило все наши проблемы. Но я хочу услышать ваше мнение на этот счет.

То, что он бежал, ни о чем не говорит! — выкрикнул Гутхорм. — Он может вернуться. Надо его нагнать и убить. Чтоб уж наверняка.

— Ты предполагаешь гоняться за ним по всему миру? — ворчливо спросил Ари, самый старший из ярлов Хакона. — А воинов чем кормить? — он был очень практичным человеком.

— Уйма селений по берегам.

— Умно, ох, как умно! Войско постепенно тает в схватках с местными жителями, приближаясь к числу воинов у Эйрика. И все будет честно.

— Хватит! — не выдержав, оборвал разозленный Гутхорм.

Ари расхохотался в ответ, но острить прекратил.

— Гоняться не стоит, но и выяснить, куда он делся, нужно непременно, — веско заявил Сигурд. — Вот мое мнение.

— А что скажет Вороново Крыло? — спросил Хакон.

Хильдрид помедлила. Она пристально разглядывала браслеты на запястьях — подарки Регнвальда, которые редко снимала. На конунга ей не хотелось поднимать глаз.

— Вариантов не так много, — сказала она наконец. — По пальцам пересчитать. Что Эйрику делать в Исландии? Туда он не направится. Англия, Валланд. Галицуланд? Не думаю. Лангбардаланд, остров Сикилей[25], острова близ него? Миклагард? Он доберется до него не раньше, чем через полгода, а уж вернуться назад сможет тем более не раньше, чем через год. Значит, не о чем беспокоиться. Значит, искать Эйрика имеет смысл лишь в Англии или Валланде, — она еще помедлила. Все молча ждали продолжения. — Если решили искать, то надо делать это именно там.

— Пожалуй, что так, — согласился Сигурд. — Мое мнение — отправить двух-трех ярлов на пяти кораблях на юг — пусть найдут и разберутся, пока он нигде не укрепился.

25

Сицилия.