Младший конунг

— Я готова помочь тебе, конунг, но ты уверен, что священник станет со мной говорить?

— Станет. Да и говорить тут, считай, не о чем, — и Хакон заспешил обратно в длинный дом. Он был без плаща и шапки, должно быть, и не собирался надолго покидать теплую залу.

Гуннарсдоттер пожала плечами и, сунув чашу под мышку, направилась к берегу.

Там, прилепившись к ограде, стояла палатка, поставленная для священника. Его никто не гнал из теплого дома, и он частенько ел за одним столом с викингами, но, как говорили, в своей палатке каждый вечер устраивал ритуалы поклонения своему богу — оттуда периодически потягивало чем-то сладковатым, доносилось негромкое дребезжащее пение. Туда очень часто заглядывали Хакон и Кетиль, еще один ярл конунга, пришедший с ним из Англии. Надо сказать, что второй посещал палатку реже, но зато куда назойливее, чем правитель Нордвегр, демонстрировал свое отличие от скандинавов-язычников.

Палатка была небольшая, серая, с костром, разложенным неподалеку от входа и с приоткрытым пологом. На огне стоял котелок со снегом, уже начавшим таять.

Хильдрид остановилась у входа, сперва не решаясь идти дальше. Постучала по шесту, чтоб привлечь внимание копошащегося внутри священника. Звук получился до неприличия глухим.

— Хей! — окликнула женщина.

Шебуршание смолкло. Подошел священник, приподнял полог и вопросительно посмотрел на Хильдрид.

Он был одет в рабочую рубаху и штаны, свое длинное священническое одеяние, видимо, скинул, чтоб не запачкать. Он, должно быть, прибирался в палатке, которая служила храмом — что-то мыл, что-то чистил и перебирал. Из-под полога на Гуннарсдоттер повеяло приятным, хотя и душноватым на ее вкус запахом. Она непроизвольно потянула носом и припомнила, что южане любят благовония и ублажают ими своих богов.

Но священник совсем не походил на изнеженного южанина. У него оказалась пышная русая борода, густой венчик волос вокруг выбритой тонзуры и плечи молотобойца. Глядя на его огромные, как котелки, ладони, Хильдрид вдруг припомнила колдуна, который лечил ее когда-то и предрек кому-то из ее потомков незаурядную судьбу — у него были такие же огромные ручищи. А этот священник мог бы стать хорошим воином, но почему-то отдал себя служению Богу.

— Здравствуй, — хрипло сказала она. Прокашлялась, но это не помогло. — Конунг просил передать тебе это, — и протянула ему чашу на высокой ножке с выпуклыми крестами.

— О, — священник с благоговением принял потир. — Благодарю тебя, воин.

Хильдрид вспомнила, что одета она по-мужски, что не оставила в вещах меч, да еще снова вместо шапки надела войлочный подшлемник, как привыкла. Она улыбнулась и стащила подшлемник, выпустив на волю свои густые локоны. Конечно, она до сих пор коротко стриглась, но вьющиеся волосы придавали лицу чисто женское выражение.

— О, — произнес священник. — Прости. Я спутал тебя с мужчиной.

— Ты не одинок в своих заблуждениях.

— Надеюсь, ты не обиделась.

— Нет, конечно, — дочь Гуннара выставила руку, придерживая полог. Священник вернулся в палатку и поставил потир на низкий столик. Похоже, он вовсе не возражал, чтоб язычница заглянула внутрь мира христианских святынь. Рассудив, что если будет нельзя, то ей об этом скажут, Хильдрид продолжала смотреть.

В шатре царил легкий беспорядок. Похоже, священник решил почистить песочком все священные предметы, какие у него были, поэтому на полу шатра лежал кусок толстой кожи с грудой мелкого песка и обрывок грубого сукна. На столике были расставлены чаши, блюда и какой-то сундучок затейливого вида. На подставке лежала огромная книга, закрытая, а над ней висело большое деревянное распятие. В угол была запихана туго скатанная постель — похоже, священник был аккуратистом.

— Послушай, давно хотела спросить кого-нибудь из вашей братии, — начала Хильдрид и замолчала. Потом, помедлив, добавила. — О вашем Боге.

— Спрашивай, конечно.

— Да вот… Все ваши проповедники твердят, будто ваш Бог — един. Один, в смысле. Как такое может быть, что он был один?

— Именно так и должно быть.

— Да как же он сможет справиться со всеми делами?

Священник развел руками. Он не рвался проповедовать, и это очень понравилось женщине. Ей не нравилась назойливость, а этот человек вел себя так, будто был совершенно уверен в своей правоте, но уважал и чужие воззрения. И говорил о своих лишь тогда, когда собеседнику было интересно.

— Бог всемогущ, — просто сказал он.

— Да как бы он ни был всемогущ! Представь, тут и войной надо заниматься, и землей, и морем, и сезонами… Всем!

— Как и конунг, который правит на своей земле, занимается всем разом.

— Но у конунга под началом не вся земля, а лишь ее часть. Конунгов много.

— Но и Бог немного посильнее конунга, — улыбнулся священник и добавил. — Если ты хочешь, зайди. Если это не противоречит вашим языческим законам.

— Ты так запросто произносишь это — языческие законы, — удивилась Хильдрид, входя. С любопытством огляделась — ничего особенного. Палатка как палатка, только маленькая. И разделена пологом на две части.

— Господь не карает за недомыслие, — туманно ответил священник. — И за ошибку… Как тебя зовут?

— Меня называют Равнемерк, — осторожно ответила женщина.

— Вороново Крыло? Я не очень силен в вашем языке.

— Ты из Англии?

— Я родился в Нортумбрии. Но жил в Области датского права. Был рукоположен, проповедовал. Потом перебрался под покровительство короля Адальстейна. Он — хороший христианин.

— А как мне тебя называть?

— Как угодно. Называют меня по-разному. Кто — Холен, кто — Эдвин, кто — отец Ассер.

— Мне легче Эадвин.

— Пусть так, — священник отставил потир и присел на край скамьи. — Так о чем ты на самом деле хотела спросить?

Хильдрид подняла глаза. Со стены на нее смотрел распятый. Вернее, сильно сказано, «смотрел». Глаза у него были затуманены, именно так, как бывает у человека, умирающего в муках. Глаза затуманены, но лицо строгое, сдержанное.

— Я хотела спросить — зачем вы все так изображаете своего Бога?

Эдвин долго молчал.

— Затем, чтоб всегда помнить.

— О чем?

— О том, что грех искупается лишь страданием. И даже вочеловечившись, наш Господь должен был претерпеть страдание, чтоб очиститься.

— Неужто каждый, кто захочет стать чистым, по вашей вере должен умереть? — удивилась Хильдрид. — Вы этому учите?

— Нет. И Спасителю мы должны быть благодарны за то, что грех теперь можно не смывать своей кровью и смертью, а искупить. Очиститься своим раскаянием. Потому что он на себя взял грех, который нельзя было искупить.

Гуннарсдоттер с уважением посмотрела на распятие.

— Он был настоящим вождем.

Священник слегка улыбнулся, но спорить не стал.

— Если ты хочешь знать больше, Равнемерк, приходи, я расскажу тебе. Отвечу на любые вопросы. Но в следующий раз.

— У меня остался только один вопрос. На земле ведь столько дел… У каждого человека — беды, каждый человек о чем-то молится. Как может один ваш Бог за всем уследить?

Священник вздохнул.

— Не может, конечно. Да и не хочет. Свои дела люди должны решать сами. Никто за них ничего делать не будет. В этом суть свободы воли.

«Это правильно», — подумала Хильдрид.

— Прости, Равнемерк, любознательная женщина, но скоро служба. Мне нужно многое успеть. Если ты придешь побеседовать со мной как-нибудь потом…

— Не буду тебе мешать, Эадвин, — она поднялась. — Спасибо за беседу.

— Не сердись, — улыбнулся он.

— Нисколько.

Выйдя из палатки, Хильдрид, сдвинув брови, посмотрела на небо. Странный у них Бог, у этих христиан. И странно, что ей самой вдруг пришла в голову блажь что-то узнать о нем. Разве у нее нет других дел, кроме как сидеть в палатке с бритоголовым южанином, спросила она себя. И тут же ответила — нет. Не придумать ей никаких дел до самого конца зимы, когда сойдет ледяная корка с берегов, и Хакон вновь отправится на поиски Эйрика Кровавой Секиры. А от безделья и не такое придумаешь, как болтовня со жрецом чужой религии. Кроме того, за время общения с христианскими проповедниками женщина успела усвоить, что многие из них могут оказаться отличными рассказчиками.