Страница 40 из 57
ПЕСОК
Наблюдатель во фланелевом костюме, я случайно к ним подсел за столик, обладатель электронной зажигалки, что наигрывает буги-вуги. Щелкаю я к делу и без дела этой полированной игрушкой и вполглаза потихоньку наблюдаю. Старая веранда у залива благородно называется «Волною». Ледниковых валунов навалы разделили это побережье между Репиным и Комаровым. А за столиком сидят полузнакомцы, что-то все-таки припоминаю: одного из них я раньше видел в молодости, там, в шестидесятых. Но теперь совсем иное дело, и ему пошли на пользу годы — он в кино большой администратор, и уже изъездил он полмира. Потому-то он спокойно курит дорогие сигареты «Ротшильд» и глядит на огниво заката через золоченую оправу. Это он меня окликнул первый, был он виноват передо мною (помнит ли об этом — я не знаю), но не слишком, а не то пришлось бы худо мне, не ожидай пощады, если кто воистину виновен, он найдет против тебя оружье. Л. Лосев. 1974 Но теперь-то мы гордимся встречей, дорогих дружков упоминаем, мертвецы особенно почетны, но и средь живых есть монументы. Легкое вино с копченым мясом, зелень, помидоры — все чудесно. Спутники его лишь суетливы: только опрокинули бокалы и опять за женщину в матроске поднимают тост велеречиво. Но и мне матроска любопытна (впрочем, это вовсе не матроска — блузка в модном итальянском вкусе — синий воротник на белом поле и глубокий вырез треугольный). Были мы представлены, и ждал я, как она откликнется на это, — тихо так она сказала имя. Но и с ней я был знаком когда-то, так недолго, но и незабвенно. Под таким же светом предзакатным ранней осенью сказали мы друг другу: «Кончено, наш узел перерезан». Вот и повстречались. Боже! Боже! Что же я наделал? Что наделал в предзакатный час на милом взморье? Вот мы снова имена назвали, так давно известные друг другу, и закат сковал нас медным светом, алой и гранатовой подсветкой. В. Некрасов. Париж. 1982.Фото Нины Аловерт. Десять лет ушло — как не бывало, десять лет, как нас перемололо. Но ты стала несравненно лучше, несравненно — разве в этом дело? Вышло все — и все не получилось, все как надо — но нельзя однажды жизнь принять, как праздничный подарок… Может, впрочем, я и ошибаюсь. Ну, а сам я? Да, меня как будто попусту ничем не одарили. Может быть, наоборот, и это тоже дьявольские выкрутасы. Ах, как надо, чтобы хоть единый раз явился Санта-Клаус, вывалил мешок, гремя в прихожей, а в мешке все ваши сновиденья. Неужели вот он, Санта-Клаус? Далеко еще до Рождества-то. Это господин другой породы — чертик из пружинной табакерки. Но пора, уже пора обратно. Подошли официанты дружно, словно родичей в дорогу провожают. Собирают толстые пакеты. — Ты поедешь? — говорит мне главный. — Не могу, на дачу мне вернуться надо обязательно. — Вот жалко, ведь недолго будет белофинский свет наш, посидеть в такие ночи любо. — Нет, увы, — ответил я со вздохом, вспоминая скучную каморку в общежитии писательском убогом. Как бывает в срочный миг отъезда, все рассыпались. Хозяин ресторана утащил куда-то господина нашего, дружки пошли по пляжу прогуляться. Мы вдвоем остались. Д. Бобышев и Е. Рейн — Где теперь увидимся? — спросил я. — Где теперь, через какие годы? — Ну, теперь, — она ответила, — не фокус, хоть сегодня, завтра, послезавтра. Только для чего? Ведь все, что было десять лет назад, — все было правдой, только мне она не по карману. Был бы ты бродяга, неудачник, я бы думала: тебя я погубила; был бы ты деляга, вроде мужа моего, вышло бы — я приз переходящий. А теперь мне хочется покоя, я за десять лет его дождалась. — Ну, а я вот нет. Ведь все на свете, все, что я придумал, пересилил… ведь за всем одно воспоминанье: предвечерье мутное в июле, и стоим мы на соседнем пляже, надо нам спешить на электричку, надо нам решить, чего мы стоим. До сих пор я все это решаю, как решу, так и покончу с этим. — И тогда она сухую горстку мелкого песка взяла со взморья и вложила мне в ладонь. Что значил этот жест, никак мне не дознаться. Тут подъехал их автомобильчик, погудел нетерпеливо, нервно, отзывая компаньонов с пляжа, и через минуту он рванулся. Вынул зажигалку, закурил я, и она сыграла буги-вуги. То, что мы отплясывали буйно вперемежку с танцем па-де-катром. 1987–1992