За чертой

Скрипка

В двенадцатом часу пуховики теплы, и сны храпят, прожевывая будни… В оскале улицы — луны блестящий клык и тишина, застывшая, как студень… И каждый раз, что на свиданье — мост, два переулка влево, в подворотне… Хозяин жирный, ласковый прохвост, и злой лакей, зеленоглазый сводник… Со скрипом дверь — из мира в мир межа, огни сквозь дым, как дремлют — еле-еле… У столиков — округленное в шар лоснящееся сытостью веселье. Хозяин знает, кто и почему — который раз — «Пришли послушать скрипку?» и, как иглу, в прокуренную муть втыкает осторожную улыбку. Подсядет девушка полузабытым днем, глаза сестры грустят в бокал налитый, и тлеет память голубым огнем в журчаньи мерном прялки Маргариты… Знакомый фрак, потертый, как тоска, сквозь дым не видно — кажется, что в гриме… На горле струн усталая рука — и до двенадцати им задыхаться в шимми… Последний стрелке одолеть скачок, последнюю секунду время душит — взвивается, как бешеный, смычок — и молнией в растерянные уши. Старинных башен бьют колокола, нет больше нищей и ничтожной плоти — размах бровей — два хищные крыла, и горло струн затиснувшие когти. О, как растет, как ширится гроза! В прибой у стен и грохот и раскаты! Табун столетий опрокинул зал — раскрыть глаза — и не вернуть Двадцатый! И не жалеть, что в этом гневе зла растоптана скупая добродетель, когда в простор такой размах крыла — через миры на бешеной комете!.. …У столиков — тупых зрачков свинец, слюнявый рот, напудренные плечи… И вот теперь, когда всему конец, и смех у них такой не — человечий! И для того ль Он искушал простых и мудрый ум сомненьями тревожил, чтоб, хрюкая, вздымались животы и в сотни рож кривился облик Божий? Свинцом заткнуть бы жадных улиц рот! Из-под перин за шиворот на площадь! Пусть устали не знает эшафот, и пламя в небе черный дым полощет! Пусть дрожь не успокоит пуховик, и женский жир с готовностью разлитый — когтимых струн невыразимый крик не может быть, не смеет быть забытым! Упал смычок. Сгоревшие глаза, как вход в подвал. Идет ко мне без зова… И пересохшим горлом не сказать охриплого, взъерошенного слова. И только девушка — как будто бы поет — к его плечу — и без греха улыбка… О, этой нежности она не продает, что сумасшедшая найти умела скрипка!.. …По улицам — как студень — тишина. Звезда кровавая предвестница рассвету… Какое счастье — есть еще страна, где миллионы слышат скрипку эту! 1925 «Своими путями». 1925. № 5

«Как солнечные, зреющие нивы…»

Как солнечные, зреющие нивы, как женщины, успевшие зачать, слова мои теперь неторопливы, и мирная дана им благодать. И мне дано, переживя порывы, беспутство сил покоем обуздать, к родной земле — ветвями гибкой ивы мечты и сны блаженно преклонять. И вспоминать звенящую, как звезды, как звезды увлекающую лёт, пору надежд невыразимых просто, пору цветов, переполнявших сот, когда душа томилась жаждой роста земным недосягаемых высот. 1925 «Своими путями». 1925. № 8–9

Сергею Есенину

До свиданья, друг мой, до свиданья…

С. Есенин Среди всех истерик и ломаний эстетических приятств и пустоты — только Ты — благословенный странник, послушник медвяной красоты. Только Ты — простых полей смиренье, дух земли прияв и возлюбив, как псаломщик, пел богослуженье для родных простоволосых ив. И один, ярясь весенним плеском, мог видать в пасхальный день берез, как по-братски бродят перелеском рыжий Пан и полевой Христос. Четки трав перебирая в росах, каждый трав Ты переслушал сон — так процвел и Твой кленовый посох на путях нескрещенных времен. Так умел Ты взять в слиянном слове — очи волчьи тепля у икон — гул бродяжьей неуемной крови и лесной церквушки перезвон… И стихов, что полыхают степью, дышат мятой, кашкой, резедой — ничьему не тмить великолепью, никого не поровнять с Тобой, наш родной, единственный наш, русский! О, к кому теперь узнать приду о березке в кумачевой блузке, белым телом снящейся пруду? Отрок-ветер будет шалым снова дым садов над степью уносить — только больше не услышим слова первого поэта на Руси… Все простив и все приветив к сроку, Он покинул голубую Русь и ушел в последнюю дорогу, погруженный в благостную грусть. Только дух наш не бывает пленен, пленна плоть и сладок бренный плен… Плотью смерть прияв, Сергей Есенин, — в духе будь во век благословен! 1926 «Своими путями». 1926. № 10–11