Страница 38 из 58
Илья Муромец
На распутье трех дорог старый Муромец стоит, размышляет — не спешит: «Силой не обидел Бог, дал мне доброго коня, острый меч и крепкий щит, не сегодня он меня разума лишит. Если вправо я пойду, клад найду. Но богатство ни к чему, коль жены нет в терему. Если влево поверну, то красавицу жену мне сулит судьба в утеху. Быть бы свадьбе, быть бы смеху: я привык трубить в рога, не привык носить рога. А по третьему пути смерть найти. Смерть-то всякий повстречает, где не знает и не чает. Встречу где-нибудь свою: только мне не пасть в бою. Знать нетрудно наперед, кто куда пойдет: брат Алеша за казной, брат Добрыня за женой. Не пойду ли — все от Бога — прямоезжею дорогой?» Поразмыслил так старик и пошел он напрямик не к селу и не ко граду — на разбойничью засаду. Потоптал он их конем, порубил он их мечом, смерти в лапы не достался, но один в живых остался. На распутье трех дорог я, как Муромец, стою. Где построю свой чертог? как устрою жизнь свою? Старый, матерой казак, из могилы вещий знак мне подай. Жаден я до всяких благ, так и знай. Жить хочу я для себя, но родимый край любя, жертвы не страшусь. Смерти ты не ждал в бою: я готов принять свою, грудью встав за Русь. Лишь бы верить, лишь бы знать, что тебя недаром Бог для страны твоей берег и обрек нас умирать, чтоб воскресла Русь.Чей грех?
С тобой, о Русь, свершая труд бесплодный на ниве будничной, на ниве всенародной, иль возложив на плечи тяжесть бранных дней, все неразрывней и нежней я связан скорбью безысходной. Не то мы жнем, что сеяли впотьмах, не то задумали, что наспех возводили, не так мы веруем, как жили, и в гроб кладем неискупленный прах. И с той поры, как где-то на Востоке неведомый Европе зародился быт, твоей душой мятежной не избыт какой-то грех исконный и жестокий. Ни разу над судьбой не властвовала ты, над случаем ни разу не царила; как дикий конь, невзнузданная сила топтать готова злаки и цветы; и в глубине души горящее светило не может даже в ней рассеять темноты. Как древний богатырь, недвижна и покорна, ты чуда ждешь, чтоб подвиги свершать, не думая о том, что чудо неповторно и лишь на тех, кто волей жив упорной и долгу верен — Божья благодать. Сама собой ты править не умела, и не стремясь на свет из темного угла, ты власть чужую рабски приняла, как тяжкое ярмо, что принижает тело. Но мудростью и светлою и смелой не озарив ее, за нею не пошла. И вот теперь, в тревожный час невзгоды пред тайною бичующей судьбы, когда вопрос: — достойна ль ты свободы? — тебя нежданно вздернул на дыбы, чей грех клеймишь? чье преступленье судишь? какую казнь измыслишь? и кому? и если все сметешь, — скажи: что строить будешь, о ты, которая и этот час забудешь, не научившись ничему? Пойми, пойми, что всякий грех простится, что всем преступникам пощада может быть, и лишь тому, кто истины страшится, кто знает цель и к цели не стремится, судьбы карающей вовеки не избыть. Не грех чужой мы ныне искупаем, и наступил расплаты грозный час не с теми, кто без нас и не для нас веками властвовал над угнетенным краем. Но общий грех и в их грехе признаем, пока последний луч спасенья не угас. Словами жгучими, как боль моя, молюся за всех, чьи помыслы к тебе вознесены, чтоб в жуткий час кровавого искуса нам не забыть былой своей вины. И если казнь, — да будут казнь Исуса и смерть воскресная России суждены.«Есть мощь отважного бойца…»
Есть мощь отважного бойца, есть мужество упорной обороны, когда бестрепетный и непреклонный борец противится сильнейшим — до конца. Отважна ль ты? стойка ли ты, Россия? где выдержка? где буйный твой задор? Как не смела тебя до этих пор твоей судьбы враждебная стихия? Печален сказ про житие твое, и сколько раз казалось: нет спасенья. Но чем решительнее было пораженье, тем глубже ты врастала в бытие. Чего ты ждешь: последнего покоя? иль диких бурь, грохочущих вокруг? Раба ли ты, привыкшая к побоям? подвижница, возжаждавшая мук? Я не пойму тебя. Любить не перестану, и недостойную любви — не прокляну. Но Боже мой: как пес ты лижешь рану и вот, сейчас завоешь на луну. Уж лучше вой бесцельно и безвольно, закрыв глаза и не расправив плеч. И может быть, случайно крикнешь: больно! и вдруг поймешь, как эту боль пресечь.