Страница 12 из 24
— Ольга в соседней комнате. У нее нервный припадок, — ответил Другов. — Там доктор возится с ней.
— Жаль. Впрочем, вы сами, очевидно, знаете адрес Пашкевича. Как его зовут?
— Юрий Станиславович.
Профессор порылся в кармане и достал записную книжку.
— Вот и адрес, — сказал он. — Улица Кропоткина, Полуэктов переулок, семь… Телефона у него нет.
Следователь записал адрес.
— Но здесь он живет один, — заметил Другов. — Его семья, насколько я знаю, живет на даче в Тарасовке.
Ремизов сел у стола. Другов тяжело опустился в кресло, а Званцев ходил по комнате и порывисто курил трубку. Все молчали. Ремизов от нетерпения стучал пальцами по столу.
Вошел Ваня.
— Ольгу увезли. Эких дел натворила по глупости! — сказал он и сел около Другова.
Воцарилось тяжелое молчание. Наконец, послышались шаги, и в кабинет вошел Аксенов. Все вскочили с мест.
— Уехали на метро, — сказал Аксенов.
— На метро?!
— Да. Со станции «Улица Коминтерна».
— Тоби повела нас отсюда прямо по двору, вокруг физического корпуса, потом через улицу Герцена по левой стороне улицы Грановского. След был совершенно свежий. У метро собака задержалась — слишком много проходило народу, — а через минуту нашла след и быстро спустилась вниз.
— К какой платформе? — спросил Ремизов.
— К левой, где отходят поезда в Сокольники.
— Отлично! Вы, Аксенов, сейчас же займитесь Пашкевичем. Отправляйтесь сначала к нему на московскую квартиру, хотя там вы его, конечно, не застанете, потом в Тарасовку, разыщите его семью. Мы с товарищем Званцевым поедем к дочери Макшеева… Мне необходимо с ней поговорить.
Ремизов взглянул на часы. Они показывали двадцать пять минут второго.
Машина быстро довезла Ремизова и Званцева до Петровского парка.
Елена Николаевна была дома. Она сидела за столом и занималась со своей дочерью. Званцев представил ей Ремизова и объяснил причину их визита.
— Ирина, пойди в свою комнату. Я скоро освобожусь, — обратилась к дочери Елена Николаевна. Затем со всеми подробностями она рассказала Ремизову о своих встречах с мнимыми научными сотрудниками.
Да, действительно, они снова были у нее. Сидели недолго, требовали сообщить, какие материалы отца она передала Другову, угрожали ей… Она безусловно может их опознать. Они не были одеты в кожаные пальто: на маленьком было новенькое коричневое драповое пальто и шляпа, а в руках трость. Другой был в темно–сером пальто и в такой же кепке.
— Скажите, — перебил Елену Николаевну Ремизов, — вы не заметили, не было ли на их руках перчаток?
— На одном были перчатки, а вот маленький… не могу сказать точно, но на его руках перчаток, кажется, не было, — ответила Елена Николаевна.
— Вы сказали, что они спешили на поезд. Откуда вам это известно? — снова задал вопрос Ремизов.
— Видите ли, брюнет все время смотрел на часы, а один раз он напомнил своему спутнику, что до отхода поезда осталось только двадцать две минуты. После этого они вскоре ушли.
— А не можете ли вы припомнить точно, в котором часу они ушли… это очень важно.
— Было без восемнадцати минут шесть. Я тогда взглянула на часы и еще подумала, что уже поздно, а Ирина еще гуляет.
— Могу я позвонить от вас по телефону? — спросил Ремизов.
— Пожалуйста.
Ремизов вышел в коридор, где висел телефон. Вернувшись через минуту, он сказал решительным тоном:
— Едемте.
— Вы обнаружили что‑нибудь новое? — спросил Званцев.
— Да! Кое‑что… Благодаря сообщениям товарища Савельевой.
— Едемте скорее, товарищ Званцев.
Они откланялись.
Елена Николаевна стояла в дверях, обняв Ирину. Мать и дочь были очень похожи друг на друга. Обе стройные, с худощавыми лицами, большими темными глазами и прямыми, сросшимися над переносицей бровями. Волосы у обеих были гладко причесаны на прямой пробор.
— Еще увидимся, — сказал на прощание Званцев.
Автомобиль тронулся.
— Я навел справки, — повернулся Ремизов к Званцеву. — В восемнадцать часов четыре минуты отходит только один поезд с Казанского вокзала — Москва — Голутвин. Только на него могли спешить эти господа. Если так, то можно предположить, что они туда же отправились после взлома шкафа.
— Конечно, это возможно. Они ведь и на метро уехали в сторону Комсомольской площади.
— Вот видите! Кроме поезда в восемнадцать ноль четыре, на Голутвин идут еще пять поездов, из них два днем: в двенадцать часов двадцать одну минуту и в двенадцать часов пятьдесят пять минут. Вы вызвали меня ровно в двенадцать пятьдесят. Десять минут вы разговаривали. В двенадцать сорок вышли из комнаты, где были заперты. Сколько времени вы там были?
— Около получаса.
— Получаса? Опытный взломщик вскроет несгораемый шкаф за пятнадцать–двадцать минут. Следовательно, когда они похитили чертежи, было чуть больше двенадцати часов. До станции метро они шли пять минут, на метро ехали не больше пятнадцати минут и, следовательно, могли уехать со вторым поездом — Луховицким, в двенадцать пятьдесят пять. А сейчас, — Ремизов поглядел на часы, — уже два часа двенадцать минут. Они отъехали от станции Бронницы, а мы только от площади Маяковского.
— Вы хотите их догнать? — удивился Званцев.
— Да. Я, правда, дал уже распоряжение по линии снять с поезда трех подозрительных пассажиров и сообщил их приметы, но лучше самим быть на месте… Вы ведь ничего не имеете против?
— Нисколько. А где рассчитываете вы догнать их?
— Где‑нибудь около Воскресенска.
— Машина у нас прекрасная, — продолжал Ремизов, — и за городом мы сможем развить скорость до девяноста километров в час.
Проехав улицу Горького, машина свернула к площади Свердлова затем к площади Ногина, направилась к Таганской площади, Крестьянской заставе и выехала на Остаповское шоссе.
За городом шофер прибавил скорость. Сирена ревела почти непрерывно. Машина была открытая, и ветер пронизывал до самых костей. Званцеву стало холодно. Он поднял воротник пальто.
Шоссе то удалялось от линии железной дороги, то вновь приближалось и шло параллельно, то пересекало ее. Один раз машина была задержана у шлагбаума, чтобы пропустить товарный поезд.
— Будем останавливаться? — спросил Званцев.
— Нет. В Раменском, по расписанию, поезд был в два часа. Я дал распоряжение в час пятьдесят, и оно не успело еще дойти. Остановимся у следующей станции.
Еще через десять минут машина въехала в город Бронницы. Ремизов велел остановиться у отделения милиции и пошел звонить на железнодорожную станцию. Агенты охраны были на месте, но распоряжение Ремизова пришло через семь минут после отхода поезда.
Помчались дальше, к станции Фаустово. Здесь оказалось, что агенты вовремя получили распоряжение и сели в поезд примерно четверть часа тому назад. Чтобы не терять времени, тотчас же двинулись дальше. Шоссе отошло в сторону от линии железной дороги. Стали набирать скорость. Обогнали какой‑то грузовик, груженный железом, еще грузовик с ящиками, желтую карету с надписью «Хлеб», бензиновую цистерну и две легковые машины М-1. Чтобы добраться до станции Виноградово, пришлось свернуть с шоссе и ехать примерно с километр по проселку. На станции оказалось, что никого с поезда не сняли, и единственный милиционер, который был на вокзале, сам сел на этот поезд для выполнения распоряжения.
Поехали дальше. Наконец, стали нагонять быстро идущую большую легковую машину.
Ремизов приказал прибавить газ. Машина оказалась «Линкольном», в ней сидело трое. Ремизов знаком предложил им остановиться и, выйдя из автомобиля, пошел проверять документы.
Ничего подозрительного, однако, не оказалось. Это ехала на Коломенский завод комиссия Главтрансмаша. Все было в порядке. Пока они таким образом стояли и осматривали «Линкольн» и его пассажиров, их обогнали в обратном порядке легковые машины, цистерна, машина с хлебом и грузовики.
Когда Званцев и Ремизов подъезжали к станции Конобеево, от нее только что отошел поезд на Москву. Шофер затормозил машину, Ремизов выскочил из нее, чтобы пойти на станцию… и остановился, как вкопанный: у края дороги стоял желтый автомобиль с надписью «Хлеб», обе дверцы его были открыты, за рулем никого не было. Внутри карета была пуста — обычных выдвижных полок для хлеба не было.