Знак убийцы

— Вы сумасшедший!

На лице Кирхера отразилось полное непонимание.

— Почему нас, христианских братьев, всегда называют сумасшедшими, в то время как мы довольствуемся лишь тем, что служим нашему Богу? Мы всегда будем объектом презренных атак со стороны нехристей, мы это знаем. Но мы посвятили себя нашему делу и, чего бы это нам ни стоило, готовим возвращение Бога на Землю. Мы готовы пойти на высшие жертвы перед лицом Христа, нашего Спасителя!

— Даже убивая невиновных?

— Невиновных нет, Леопольдина. Мы все ответственны за Грех. Зло живет в нас с рождения. Мы должны искупить его, все. Я грешник, я должен искупить грех. Уничтожая этих паразитов, которые оскорбляют Бога, я искупаю свой грех, Леопольдина. Я благодарю Бога.

Казалось, Кирхер сейчас расплачется. Он сделал два шага к ней и взял ее за руку.

— Я вас любил, Леопольдина, — добавил он, глядя ей в глаза. — Я вас любил, я никогда не думал, что так полюблю земное создание. Но я не смел поддаться такому чувству.

Моя миссия запрещала мне это. Я посвятил себя Богу.

— Оставьте меня! Дайте мне уйти!

Он вытащил из кармана револьвер.

— Я не могу, Леопольдина. Моя миссия не закончена.

Гости не верили своим глазам. Труп Сервана, скрюченный, словно какой-то чудовищный утробный плод, лежал в бочке с алкоголем. Полиция быстро отвела в сторону собравшихся, оттеснила толпу фотографов и кинооператоров.

О празднике напоминали лишь пустые столы и перевернутые стулья.

Питер Осмонд пытался пробиться сквозь эту охваченную паникой толпу. Кирхера нигде не было видно. Осмонд снова попытался найти Леопольдину, но тщетно. Неожиданно его окликнул знакомый голос:

— Питер!

У двери библиотеки ему махал рукой отец Маньяни. Он ринулся к нему, за ним — Вуазен и Коммерсон.

— Я шел за ним, он вошел сюда, — сказал отец Маньяни. — Но мой магнитный пропуск остался в кармане куртки.

Осмонд достал свой и открыл дверь. Они осмотрели этаж за этажом, открывая все двери, прислушиваясь к малейшим звукам. И вдруг:

— Отпустите меня!

Леопольдина! Это могла быть только она!

Четверо мужчин ворвались в помещение запасника и увидели две фигуры, которые направлялись к противоположному выходу, ведущему на Большую галерею эволюции. Они бросились за ними и оказались в полной темноте.

Они знали, что помещение, в которое они вошли, огромное. Эхо их шагов по паркету гулко звучало в пустоте.

Неожиданно Большая галерея эволюции ярко осветилась. Роскошные сосуды из дерева и металла ожили, демонстрируя вереницу набитых соломой животных и разноцветные витрины. В невесомости колыхались скелеты китов; поражали необыкновенные цвета шкур млекопитающих, бесконечное разнообразие строения тела. Homo sapiens казался совсем ничтожным по сравнению с этим невероятным разнообразием форм животных. Поглощенные погоней, Осмонд, отец Маньяни и двое полицейских не осознали, что они воссоздают извечную борьбу вида против вида.

На первом этаже комиссар Руссель кричал в мегафон:

— Сдавайтесь, Кирхер! У вас нет иного выхода! Отпустите ее!

Иоганн Кирхер держал револьверу виска Леопольдины, вид у него был совершенно потерянный. Осмонд и Вуазен с одной стороны, отец Маньяни и Коммерсон с другой образовали своего рода клещи, тесня беглеца в угол Большой галереи.

И тогда они увидели. Три чучела обезьян, три бонобо, цепляющиеся за ветви какого-то тропического дерева, являли собой очень живописную группу. Из всех приматов бонобо известны тем, что они наиболее похожи на людей. Они обладают исключительной способностью к обучению и проявляют совокупность весьма отработанного социального поведения. Некоторые ученые без колебаний утверждают, что они самые непосредственные предшественники Homo sapiens.

Одно из чучел выглядело просто ужасно: на торс чучела примата была надета голова Эрика Годовски. Для Иоганна Кирхера и его сподвижников демонстрация, таким образом, была полной, полный цикл эволюции завершился самым вероломным способом.

Полицейские тем временем сбежались со всех сторон и оттеснили Кирхера и Леопольдину в угол. Над их головами оказалась надпись: «Зал исчезнувших видов». Кирхер все еще держал на прицеле Леопольдину.

Похититель и его жертва сосредоточенно посмотрели друг на друга. К своему удивлению, Леопольдина вдруг почувствовала к нему глубокую жалость.

— Зачем вы это делаете? — спросила она.

— Мне так приказал Бог, — пробормотал Кирхер. — Я всего лишь подчиняюсь Ему.

— И Он потребовал от вас убивать в воскресенье? Я думала, что воскресенье — священный день. День прошения. Надо прощать, Жан. Бог дает жизнь, а не смерть.

Кирхер не знал, что ответить. Он снова стал тем соискателем, Жаном Оствальдом, тем немного растерянным молодым человеком, подавленным слишком суровым воспитанием и наверняка никогда не познавшим любви. Леопольдина почувствовала, что его решимость поколеблена, что его наконец начинает одолевать сомнение. Теперь она почти умоляла его:

— Вы же видите, что все кончено! Сдавайтесь! Спасите хотя бы свою жизнь!

Кирхер опустил оружие.

— Свою жизнь? А что такое моя жизнь? Ничто. Дуновение в руках Бога…

Раздался резкий звук выстрела. Подкожный шприц вонзился Кирхеру в плечо. Алекс, который незаметно проник в Большую галерею и устроился на спине чучела верблюда, чтобы удобнее было стрелять, как всегда, оказался меток.

Кирхер, морщась от боли, поднес ладонь к плечу. Он знал, что не больше чем через тридцать секунд наркотик подействует. Он собрался с последними силами и поднял руку с револьвером.

— Я вас любил, Леопольдина, — прошептал он. И вдруг, словно это было его завещание, громко закричал: — Я не животное!

Потом решительно вложил дуло револьвера в рот и нажал на курок.

ЭПИЛОГ

Развалясь в кресле и положив обе ноги на свой рюкзак, несколько странный путешественник в помятой одежде читал последний выпуск «Монд», не обращая ни малейшего внимания на суету в зоне посадки. Группа итальянцев собралась у терминала, с насмешкой показывая пальцами на лохматого бродягу, погруженного в чтение газеты.

Питер Осмонд поспешил обрести наконец покой в своем кабинете в Гарварде. В эту ночь он поспал совсем немного и, чтобы избежать церемонии прощания, втихую покинул свою гостиницу. Он долго гулял по улицам Парижа, умиротворенный, снова и снова восторгаясь роскошью архитектуры и особенной красотой игры света. Но на сердце у него было тяжело: он знал, что никогда больше не вернется сюда. Слишком тяжелые, душераздирающие воспоминания отныне связаны с этим городом, который он некогда так любил.

Заметка на восьмой странице коротко информировала о вчерашнем приеме в Ботаническом саду и мрачно сообщала, что главный подозреваемый в убийствах, которые омрачили Национальный музей естественной истории, был изобличен, но покончил с собой до ареста. Власти хранили абсолютное молчание. Судя по всему, полиция получила указание предельно ограничить разглашение нежелательной информации. Что касается дирекции «Мюзеума», то она ограничилась коммюнике, в котором сообщала, что следила за расследованиями правоохранительных органов с крайним вниманием. Короче, протечет много воды под мостами, прежде чем публика узнает последнее слово в этой истории. В этом Кирхер и правда все проиграл: символическая значимость его заговора останется пустым звуком. Американец мог только поздравить себя с этим. Со смиренным вздохом он сложил газету. Сколько смертей, сколько насилия, сколько ненависти из-за ничего…

Рядом прошла женщина с ребенком на руках. Малыш уставился на нашего палеонтолога, словно на какое-то необыкновенное создание, какого он никогда еще не видел. Питер сначала не реагировал на него, потом заулыбался. Он был счастлив, просто счастлив видеть этого несмышленыша, этого маленького человека, для которого жизнь только начинается, которому предстоит сделать столько замечательных открытий. Женщина удалилась, но Осмонд успел заметить, что малыш улыбнулся ему в ответ.