Страница 68 из 83
По не без зависти читал эти астрономические цифры, когда в помещение из дальней комнаты явилась огромная женщина, уже знакомая по прошлому посещению. Именно сюда Джон Кольт посылал его за опиумом.
Хозяйка заведения, как всегда с двумя револьверами за поясом — на сей раз их дополнял также кинжал с украшенной драгоценными камнями рукоятью, висевший в ножнах между двух широких грудей, — прошла на несколько футов вперед и встала перед портретом Бенджамина Франклина, под глазом которого в холсте зияла рваная дыра.
Поэт слабым голосом попросил стакан выпивки. Взгляд его был затуманен. Люди, обладавшие определенными познаниями в народной медицине, сочли бы широкую площадь глазного белка явным признаком нездоровья. Черепаха взглянула с презрением или с жалостью, а потом медленно отправилась к бару и налила в широкий стакан какого-то пойла.
Эдгар глотнул мутную жидкость и, почувствовав, как кровь застучала у него в жилах, а душа воспрянула под действием эликсира, выпил еще. Попросив у хозяйки кусок коричневой бумаги, в какую мясники заворачивают свой товар, он достал из кармана огрызок графитового карандаша и, глядя на нее, пробормотал про себя загадочную фразу: «Светлей, чем Селена».[30] Потом твердой рукой записал эти слова на листе упаковочной бумаги и повторил:
— Я сказал — «Светлей, чем Селена».
Сделав еще один глоток дьявольского напитка, По снова взял карандаш и продолжил с того места, на котором остановился:
— «Милосердней Астарта».
Потом исправил:
— «В царстве вздохов Астарта цветет», — и снова отложил карандаш.
Но ненадолго.
Опять забормотал что-то, отхлебнул пойла из стакана, взял свой огрызок и торопливо начал писать.
Казалось, это занятие сильно утомило поэта; он обернулся и махнул рукой огромной женщине, такой черной, что, казалось, кожа ее имеет зеленоватый оттенок.
— Еще выпивки, — приказал Эдгар срывающимся голосом.
Великанша не подумала сдвинуться с места, и посетитель забеспокоился и занервничал.
Писатель хотел было сказать что-то еще, но им снова овладела муза или же оказал свое действие алкоголь:
Будучи истинным виргинским джентльменом, По слегка поклонился хозяйке, этой чернокожей громаде, допил жалкие капли, остававшиеся в стакане, облизал губы и извинился за мучившую его жажду.
Он поднял свой затуманенный взгляд, словно увидев на посыпанном стружкой полу заведения какой-то бесформенный призрак, после чего еще раз обратился к Зеленой Черепахе, почти умоляя ее:
— Добрая женщина, пожалуйста, окажите мне милость…
Она долго смотрела на него из-под полей шляпы с обвислыми черными перьями, прежде чем налить еще порцию в треснутый стакан.
— Спасибо, добрая леди. Этот город — порочное место. А может быть, и весь мир. За деньги можно добиться справедливости и прийти к власти. Служители закона продаются за гроши.
— Сэр, — ответила Черепаха, — много лет наблюдая за людьми, я пришла к следующим убеждениям: все люди — псы, цветные и белые, и большинство — пьяницы. Вы не исключение. — Она с грохотом поставила на стол стакан и украдкой взглянула на записи, которые делал этот усталый джентльмен, хотя даже имя свое читала с трудом.
— Мне сказали, у вас для меня кое-что есть.
Хозяйка посмотрела на него более внимательно.
— Верно, — наконец произнесла она. — Если вы тот, кого в городе называют Вороном.
— Будьте уверены, дорогая леди, это я и есть.
— В таком случае я должна убедиться в этом, не так ли?
Негритянка натянуто улыбнулась, показав ряд крепких зубов, отчего ее огромные щеки стали еще больше, и, откинув занавеску, покинула помещение.
По услышал голоса, доносившиеся из задней комнаты. Кто-то прокричал имя Оссиан; в ответ возразили:
— Черт тебя дери, парень, займись-ка этим сам.
Через несколько минут занавеска зашевелилась, но человек, прошмыгнувший в помещение, оказался отнюдь не Черепахой. Это был юноша, тонкие волосы которого свисали прядями, какой-то потасканный и бесформенный, с парализованными рукой и ногой. Он, хромая, добрался до покрытой металлом барной стойки, торопливо отхлебнул пойла прямо из бочки через красную резиновую трубку, при этом не сводя пронзительного взгляда с сидящего.
— Мы знакомы? — спросил поэт, чувствуя себя неуютно под взглядом хромого. — Прошу прощения, но вы мне кого-то напоминаете.
— Не думаю, — ответил молодой человек с тонкими волосами. — Я ведь не из этого городишки. Живу в Балтиморе, а сюда приехал по поручению.
— В Балтиморе! — воскликнул По. — Так вот оно что. Я сам родом оттуда. И семья моя по-прежнему обретается там.
— Да что вы?
— Так оно и есть. А где вы живете, друг мой? Готов поспорить, мне это место знакомо.
— Ну, раз так, то в Четвертом районе, сэр.
— Четвертый район! «Ганнерс-холл». Таверна Райана.
— Вы угадали, — осклабился парень. — Тем лучше для вас. Сэр, на вашем месте я был бы осторожен. Бухло, которое подает хозяйка, ударяет в голову подобно самым крепким напиткам.
В это мгновение занавеска снова отодвинулась и в проеме появилась Черепаха с запечатанной бандеролью в руках.
— Пошел прочь, чертов Щебетун, — приказала она. — Мне нужно переговорить с этим парнем.
Хромой послушно удалился.
— Ну вот, — сказала хозяйка, подходя поближе и кладя сверток на стол, — меня просили отдать это вам, Ворону.
— Что это, дорогая леди? — поинтересовался По, забрав пакет со стола и оценивая его вес. — Вы в курсе?
— Какая-то книга, — ответила негритянка. — Знающие люди сказали, что она ничего не стоит.
Глава 67
Мои грезы — о неведомом
Десять месяцев спустя,
23 марта 1846 года
Ольга Хейс вбежала в гостиную, стряхивая снег с башмаков. Отец дремал у огня, вытянувшись в кожаном кресле Кольта, но ее приход разбудил его.
— Папа, я была на рынке Джефферсон с Анной Линч, и она поведала, что миссис Осгуд разошлась с мужем. Говорят, наша поэтесса беременна, и не обязательно, что это ребенок ее мужа. Более того: к этим слухам добавилось еще кое-что.
Констебль проснулся окончательно.
— Сплетники судачат, что положение Фанни — привычное дело для Эдгара. В народе говорят, что именно от мистера По забеременела Мэри Роджерс и с ним же отправилась в таверну «Ник Мур», чтобы сделать аборт. А теперь, дескать, негодяй вынуждает к тому же миссис Осгуд.
Хейсу стало грустно и тоскливо.
— Женские языки смертоносны, как кинжал, — вздохнул он, а потом спросил у Ольги, не знает ли она новый адрес писателя.
— Эмити-стрит, восемьдесят пять.
Прошло около года с тех пор, как Джеймс Харпер потерпел сокрушительное поражение. Избираясь на второй срок от нейтивистской партии,[31] он проиграл.
Издатель не сумел предугадать, что его пребывание на посту мэра окажется столь мимолетным. Он изображал верного защитника народных интересов, выступал за экономию, снижение налогов, ограничение штата городских учреждений и общественный контроль. Однако бедняга и представить себе не мог, что его воинствующая позиция в отношении католиков приведет к провалу. Хозяин печатного дома испытал большое разочарование: ему не удалось почуять перемены, оценить растущую силу трущоб и участие в голосовании бедных жителей Нью-Йорка.
Через несколько дней после вступления в должность новый мэр, Уильям Хейвмейер, распустил «звездную полицию»: их стали называть «копами», однако не тронул их значки в виде звезд. Городской глава набрал новую муниципальную гвардию в количестве восьмисот человек и поставил во главе своего собственного человека, Джорджа Матцелла.
30
Здесь и далее — строки из стихотворения «Улялюм» Эдгара По. Перевод В. Топорова.
31
Политическая партия, защищавшая интересы «коренных американцев» — протестантов — и выступавшая против иммигрантов-католиков.