Пересечение

Помолчал.

— Конечно, — продолжал, — мне везет. Везет на помощников. До тебя орел был, теперь сам заставой командует. Потом я же вижу, какой ты, фактически работу мою делаешь. Старшина — цены ему нет. Словом — везет! В этом году капитана получу. Глядишь, в отряд заберут, посижу там — майора получу, а то и подполковника. Как мой дед предвидел — по рельсам для меня путь гладкий.

— А если война? — я спросил, и сам понял бессмысленность вопроса.

— Ты не думай, — усмехнулся, — не хуже других отвоюю и, если надо, жизнь отдам, не пожалею. Я не подонок, Андрей, и не трус, и не саботажник. Я лентяй, я не войны боюсь, а жизненных трудностей, работы, ответственности. Не по силам мне бороться, пробивать карьеру, что-то там соображать. А здесь меня всем обеспечивают, за меня думают. Спасибо. — И словно прочел мои мысли, добавил: — Я тебе все откровенно рассказал, потому что ты честный парень и доверием моим злоупотреблять не станешь. А если уж совсем откровенно, то скажи, разве сам не доволен, что у тебя такой начальник, что ты фактически командуешь на заставе? Скажи честно.

— Доволен, — признался. Ну что я его буду обманывать. Он прекрасно все понимает. И не боялся прямо так мне и сказать. Для этого тоже надо чуть-чуть мужества иметь. Но до чего же мне его жалко. Честное слово — вроде он мне какое-то увечье свое скрытое показал или в тайной стыдной болезни признался.

Да, вот такие в армии тоже есть. А что поделаешь, армия, и погранвойска в том числе, состоит из людей, а люди бывают всякие…

Думал сохранить навек великую тайну старшего лейтенанта Божкова. Например, от Зойки. Оказалось, что никакая это не тайна.

— Андрей, — говорит она мне как-то, — ты знаешь, что командир отряда собирается нагрянуть?

— Странно, — замечаю, — если бы ты это знала, а я нет.

— Это я к тому, — учит меня жена (вот что значит работать учителем), — чтоб ты все проверил, отвечать-то тебе придется.

— Почему мне? — смотрю на нее подозрительно. — За все начальник отвечает.

— Ты это можешь вон той горке рассказать. Вся застава знает, кто здесь начальник.

— Погоди, — уже беспокоюсь, — ты что имеешь в виду? Старший лейтенант Божков…

— Старший лейтенант Божков, — перебивает, — парадный мундир заставы, а рабочий — ты. Все знают это, и он в том числе. Хороший он человек, в компании тем более. Но как командир — никакой. И это ни для кого не секрет. Я понимаю, ты должен делать вид перед народом. Но передо мной-то зачем? Так что проверяй.

Сижу, молчу. Может, хоть в отряде не знают…

Этот разговор наводит меня на самокритичные мысли. С Божковым все ясно. А со мной? Я все же тоже не святой, и светящийся нимб не мешает мне спать по ночам. «В чем грешен?» — размышляю.

Ну хотя бы в том, что принимаю своего командира как он есть, он меня даже чем-то устраивает. Но ведь такой командир в армии — это все же трещина в броне. Однако ни на каком, в том числе партийном, собрании я об этом ни слова. Большой мне минус.

Еще. Мало говорю с солдатами. То есть говорю-то много, но все о службе, о делах. Не о книгах, фильмах, чувствах, о жизни на заставе, не о жизни вообще. Так можно превратиться в солдафона.

Текучка заедает. Не расту над собой, так сказать. Недостаточно читаю специальной литературы. Зойка утверждает, что много. Я соглашаюсь с ней. Не с собой, потому что я-то знаю, что мало. Конечно, дел невпроворот, тем более при таком начальнике, но все же в каждом деле надо постоянно совершенствоваться. Как? Я переписываюсь с двумя преподавателями из училища, советуюсь. Отец и дед — тоже мне полезные помощники. Но язык, например, почти забросил. Журналы кое-какие полезные не выписываю. Пришел тут ко мне рядовой Панкин, интересную штуку придумал, ловушку там одну, так сказать, дополнение к системе. Я в восторге, чуть не Государственную премию ему пообещал, рационализаторский диплом и т. д. и т. п.

А через неделю обнаруживаю в кое-какой нашей специальной литературе, что изобрел-то мой Панкин велосипед. Вполне искренне и оригинально, но то, что уже давно известно и, кстати, применяется. Вот так!

И еще обнаруживаю один существенный недостаток — не бронзовею ли? Недостаток, проистекающий из качества. Я столько сил потратил, чтобы выработать в себе самообладание, выдержку, чтобы при любых обстоятельствах оставаться спокойным, не повышать голоса, что, в конце концов, мне кажется, я и внутренне отношусь слишком спокойно к вещам и событиям, которые никак не должны оставлять равнодушным. Вот это слово! Не становлюсь ли излишне равнодушным? Даже Зойка что-то заметила. Однажды говорит мне:

— Какой-то ты иногда квелый бываешь, Андрей. Нет, не квелый, я не так выразилась. Скучный, что ли… Спокойный. Раньше ты бы шум-гам поднял, а теперь только смотришь. Вообще-то это неплохо, нервы бережешь, но смотри, не потеряй интереса.

— К чему? — спрашиваю.

— Не знаю… Ко всему. К тому, к чему интерес терять не надо. Я не о себе, Андрей. Ко мне у тебя интерес никогда не пропадет, это моя забота. А к делу, что ли. Не знаю.

Пусть не беспокоится — к делу, моему главному любимому делу, у меня интерес не пропадет никогда, но последить за собой все же надо.

Вспомнил почему-то Борьку Рогачева. Вот ему, например, много ли времени отдавал. Его, так сказать, воспитанию. А почему, собственно, я должен был его воспитывать? Он что, моложе меня, глупей? Может быть, сирота или блаженненький? И вообще чего его воспитывать? Вполне разумный, способный парень, делает карьеру, без пяти минут кандидат. Какие могут быть претензии? А вот грызет меня что-то. Не могу объяснить, но чего-то совесть мучает. Будто идем в сцепке по краю, он свалился, а я руки не протянул. Ну да ладно, это я так — уж раз самоедством занялся, так удержу не знаю. Это, наверное, из-за писем. Какие-то они у него тоскливые, недосказанного в них много. Да редкие совсем стали.

А Зойке действительно беспокоиться нечего. Ей я уделяю много времени. В этом преимущество пограничной службы. Но статистике, в армии на погранвойска падает меньше всего разводов. Это мне еще мой друг Борька Рогачев говорил (интересно, что он сейчас поделывает, наверное, где-нибудь в Венеции или Монте-Карло, где у них кинофестивали бывают? Давно что-то не пишет). Действительно — все ведь на пятачке у нас. Хоть и отлучаюсь то днем, то ночью, но все равно куда-то рядом и возвращаюсь в наш дом. Я люблю среди ночи возвращаться тихонько, разденусь, юркну к Зойке под одеяло, она теплая, сонная, от нее пахнет сеном, лавандой, чистотой. У нее такая гладкая кожа, такое упругое тело, такие свежие губы… Словом, сон ее на этом кончается. И встаем мы утром, прямо скажем, не выспавшиеся, зато умиротворенные, бодро поднимаемся навстречу дню. Я гордый собой как петух, она гордая мной.

Зойка сообщает мне пикантную новость (новость, конечно, только для меня, все остальные давно знают).

Оказывается, старший лейтенант Божков имеет в райцентре роман! А? Каков? И с кем? С заместителем председателя исполкома — весьма интересной, хоть и старше его, вдовой. На почве того, что он депутат и в связи с «депутатскими обязанностями» частенько заглядывает в исполком и задерживается там надолго. А уж где, в служебных апартаментах замши или личных, — вопрос другой.

— Ну и что? — говорю, блюдя мужскую солидарность. — Он холостяк, она — вдова, дай им бог счастья.

— Да я не осуждаю, — фыркает Зойка, давая понять, что любая внебрачная связь глубоко аморальна. — Можешь заводить роман хоть с председателем исполкома (вот она, женская логика!).

— И заведу, — говорю, — пусть только сначала сбреет бороду.

— Кстати, о бороде, — к ней приходит неожиданная мысль, — почему бы тебе не завести бороду? А? Или хотя бы усы? Тебе бы пошло.

Она внимательно рассматривает мое лицо.

— Я вижу, что это тебе надо завести роман с председателем исполкома, — ворчу.

Вот так болтаем, смеемся.

Но, конечно, не только так болтаем. Это сейчас почему-то лезут в голову наши пустые веселые разговоры, шутки, подковырки.