Пересечение

Доехали до города. Оказалось, она прямо у конечной остановки автобуса живет. Вышли. Она смотрит мне в глаза и говорит:

— Если не торопишься (мы уже на «ты»), зайдем. Я тебя кое-чем угощу, погибнешь! А?

И что, вы думаете, отвечает ей торопящийся к своей любимой Зойке товарищ Жуков? Не догадаетесь. Он отвечает:

— Разве что ненадолго…

А? Ну не подлец! Поднимаемся к ней. Квартира, как игрушка — одна комната, но как обставлена, как украшена! Весь современный ассортимент — система, искусственный камин, бар, сувениры со всего света… Оглядываюсь — кто еще живет, родители, муж, дети? И понимаю, что одна.

— Чего смотришь? — смеется. — Живу одна, родители в Омске, детей нет, с мужем развелась два года назад, а прожила два месяца. Вопросы есть?

— Вопросов нет, — говорю и плюхаюсь в кресло.

Она смотрит на меня оценивающе и деловито констатирует:

— Красивый ты парень. С тобой появишься где-нибудь, все от зависти умрут. Конечно, в штатском.

В смысле — я. Начинаю разочаровываться — небось эта Лена модная финтифлюшка, живет одна (ОДНА — могу себе представить!), главное для нее фирма, ресторан, дискотека, Жуков — красавец и герой, есть с кем показаться. Хи-хи, ха-ха… Сейчас потащит на диван.

Ан нет. Приносит какие-то невероятной величины фрукты, вино в бутылке без этикетки, сообщает шепотом, что «от поклонника с Кавказа», и тоже усаживается в кресло. И вдруг становится другой. Во-первых, старше. Я соображаю, что года на три-четыре старше меня. Во-вторых, серьезной, прекращает свои шуточки и смешки. В-третьих, какой-то печальной. И тогда понимаю, что все у нее напускное — веселье, нахрапистость, обстановка квартиры, стиль жизни… Что она одинока (хоть и есть у нее наверняка целый мужской гарем), что не особенно радуется жизни (потому что жизнь у нее какая-то искусственная), что тоскует по настоящему человеку — другу, любовнику, мужу, уж не знаю, кому. Может, во мне такого видит. И мне становится ее жалко.

Кроме того, я удивляюсь. В общем-то вижу ее впервые. Ну, как следует, нельзя же считать встречи у телетрапа. Мы знакомы час-полтора, включая дорогу, а такое впечатление, что не первый год.

Неожиданно она пересаживается из своего кресла, садится на ручку моего и обнимает за шею. Это не конец света, я уже говорил, что не очень-то увлекался в своей жизни девушками, но ситуация знакомая. И реакция тоже. Бездумная. Я тоже обнимаю ее и собираюсь поцеловать — в такие минуты, наверное, все уносится куда-то далеко.

Но она выскальзывает из моих рук, отступает и говорит:

— Не надо. С другим я б уже раздеваться начала. А с тобой не могу. И не хочу. С тобой только по большому счету. Ты ведь не как они все? Верно? Ну вот и я не хочу быть как все. Для тебя. Именно для тебя.

Я немного ошарашен. Прихожу в себя. Становится стыдно. Начинаю злиться на себя. Встаю, отвешиваю дурацкий поклон, иду в переднюю, надеваю шинель. Она следует за мной, зажигает свет и все время молчит. Я открываю дверь, выхожу и делаю ей ручкой. Тоже молча. Эдакая пантомима, «Лицедеи». Тогда она говорит:

— До свидания. Я жду тебя, когда захочешь. Номер телефона у тебя в кармане шинели.

И медленно закрывает за мной дверь.

Я спускаюсь по лестнице пешком, иду к остановке, сажусь в автобус, размышляю. Неизвестно о чем. Испытываю чувство досады. Но и какой-то тайной радости.

А потом приезжаю домой, звоню Зойке, она прибегает. И я обо всем забываю и удивляюсь про себя: «Какая Лена? Что за Лена? Где я был? О чем говорил? Да нет, это все приснилось мне. Просто прикорнул в автобусе…»

К сожалению, не прикорнул.

Через два дня мы встречаемся с Леной на «посадке» у дверей накопителя. Ловлю ее взгляд (или она мой?). И читаю в нем печаль, даже тоску. И все опять поднимается в душе, ну, в общем, вы понимаете.

Когда в воскресенье еду в увольнение, все повторяется: полупустой автобус, свободное место рядом, на которое она садится, болтовня в дороге, ее квартира и перемена в настроении.

Все как-то странно. Сидим рядом на диване. Увлечены или влюблены. Знаем об этом. А говорим о чем хотите, лишь бы не о главном. И ни-ни, не касаемся друг друга. Потом я смотрю на часы, потом бегу домой, потом встречаюсь с Зойкой и все забываю. Потом возвращаюсь в казарму и мучаюсь. Когда я с Леной, меня мучают угрызения совести, все же я свинья по отношению к Зойке, когда я с Зойкой, нет-нет, а прорывается мысль — эх, сейчас бы с Леной… Черт знает что! Не только никогда со мной такого не было, я даже не представлял, что такое может быть. И не с кем посоветоваться. Не с Рогачевым же! Для него подобная ситуация — обычная, с той разницей, что угрызения совести ему не знакомы.

Надо как-то все это решать. Что «все»? Принимаю твердое решение: больше к Лене ни ногой. И в очередное увольнение… опять у нее (на этот раз без всяких встреч в автобусе, прихожу сам). А когда получаю увольнение с ночевкой, происходит неизбежное, — чего я так хотел и против чего так боролся, — я остаюсь у нее ночевать.

Домой звоню, что в этот раз с увольнением не получилось. Теперь моя вина перед Зойкой неискупима, и покой души покидает меня окончательно.

А на дворе лето. Зойка огорчается, что не повидались, приезжает ко мне, вызывает в свободное мое время, и мы с ней встречаемся в специальной комнате, предусмотренной; у нас на этот случай. В книге дежурного она почему-то записывается «сестрой»!

Зойка, как всегда, увлечена кучей разных дел. Она сообщает мне, что «по имеющимся у нее сведениям» женское самбо в ближайшее время «выйдет на всесоюзную арену», поскольку уже вышло на международную, и у нее большие перспективы. Она подробно описывает мне, какие новые приемы освоила, и даже пытается продемонстрировать их, вызывая недоуменные взгляды других гостей, пришедших повидаться с ребятами.

— Когда будем вместе, — увлеченно фантазирует она, — мы, между прочим, можем тренироваться. Такой матч семейный: одна команда — я, другая — ты. А? Идея? Или будем вдвоем выходить на семейные спортивные соревнования, сейчас это модно — соревнования семей, «папа, мама и я».

Она слегка краснеет и торопливо начинает повествовать о каких-то совершенно неинтересных мне делах.

Раньше, когда слышал от нее о нашей будущей семейной жизни, радовался, подхватывал, сам начинал фантазировать. А сейчас мрачнею, и настроение падает ниже нуля. Какой же я подлец! И лицемер к тому же. Раз себя казню, но веду-то по-свински. И это правдолюбец Жуков! Никогда не лгущий, никого не обманывающий. «Правдолюбец и святой» — по выражению Борьки Рогачева. Тут он не прав, а прав, когда говорил: «Ничего, придет время, тебе это выйдет боком». (Хотя имел в виду другое.)

Но когда мы с Зойкой дома, у нее ли, у меня, я все-таки на какое-то время обо всем забываю, мы дурачимся, болтаем, строим планы. Я счастлив, я люблю ее, она — мой отдых, моя отрада, моя мечта. Она — это розовый цвет, золотой, голубой. И я не понимаю, как может быть иначе.

Когда я у Лены, все иначе. Она — синий цвет, фиолетовый, порой огненно-красный. Она бесконечно красивая, какая-то роковая, с ней трудно дышать, с ней хочется замирать. И потом любовница она фантастическая (большого опыта у меня, конечно, в этом деле нет, по так мне кажется, а может, потому и кажется, что нет опыта…).

Такое вот полное раздвоение личности.

Иногда я все же пытаюсь анализировать. Что, собственно, происходит? Там любовь, тут увлечение, страсть. Там — Радость душевной близости, здесь — физической. Там — любящая, нежная, «моя» девушка, невеста, будущая жена, здесь — роковая женщина, в которой никогда не уверен, которую ревнуешь, с которой очень хочешь расстаться и которую очень боишься потерять. Совершенно разные чувства. Ведь может же быть у мужчины несколько равно дорогих ему женщин — мать, жена, сестра, дочь, любовница? А? Мать, сестра, жена, дочь — может. А вот еще и любовница — нет. Не вписывается одновременно с женой. Одновременно с матерью или сестрой — да, с женой — нет. Почему?