Страница 3 из 14
Динкевич вошел в Сонькино купе с букетом цветов:
— Прислала тетушка, со своей клумбы! Она молит за вас Бога, графиня Софья Ивановна!
…У Соньки тряслись поджилки, каждый раз при звуке шагов в коридоре вагона у нее сжималось сердце: «Не за мной ли?» Но все на этот раз обошлось благополучно.
На площади Николаевского вокзала в Москве десятки! извозчиков предлагали свои услуги:
— Уважьте лошадок, барыня! За двугривенный с ветерком на край света домчим! Не конь — черт в упряжке! На ходу, право слово, искру из булыжников кажинный раз высекает. У него одна нога здеся, а вторая на Басманной! Садись, испытай себе в удовольствие!
— Гись, бестолковые! — раздался грозный посвист. — Милости прошу, графиня! — К барыне подлетела дорогой работы изящная лакированная коляска, запряженная парой сильных каурых жеребцов. На дверцах золотые вензеля «СТ», то бишь «Софья Тимрот». Провинциальный педагог даже заробел несколько.
Кучер в белой шляпе с высокой, раструбом, тульей, соскочил с козел, откинул ступеньки и помог барыне взойти вовнутрь. Это был давно разыскиваемый за воровство и мошенничество румынский подданный Хуня Гольдштейн. Лошадей он взял под залог в прокатной конторе.
Помог он подняться в коляску и Динкевичу. Последний сказал:
— Братец, поезжай-ка на Арбат. Там в номерах моя семья остановилась.
Часа через полтора, взяв уличных лихачей, продавцы и покупатели подъехали на двух колясках к большому двухэтажному дому с каменным цоколем и мезонином. На воротах блестела золотом табличка:
Графиня Софья Ивановна Тимрот
Гости с трепетом и восхищением разглядывали бронзу, фарфор, новые бархатные портьеры, глубокие мягкие кресла, кожаные диваны, старинные книги в шкафах, громадные картины на стенах.
Величественный дворецкий — его роль исполнял другой румынский подданный — Михель Блювштейн, для пущего эффекта натянул на голову громадный дамский парик и обильно посыпал его пудрой. Он басил, почтительно склоняя голову перед покупателями: v — А теперь прошу осмотреть сад с цветниками, оранжереей, хозяйственные постройки, конюшню на дюжину лошадиных персон. А вот у нас пруд с дивными карасями. Извольте заметить, сильно плещут хвостами. За прудом — живописные руины.
И вдруг он поднял глаза на Соньку:
— Простите, графиня! Его высочество граф сегодня утром прислали вам из французского Парижа телеграмму. — Дворецкий вынул из кармана старинного с золотым шитьем камзола колокольчик и позвонил:
— Анюта, телеграмму!
Тут же, молнии подобна, вылетела из дома девица лет пятнадцати в сарафане и кокошнике, персонаж опереточный. Это дочка Михеля исполняла роль сенной девки. На серебряном подносе она с поясным поклоном протянула барыне телеграмму. Сонька близоруко сощурилась, обратилась к Динкевичу:
— Окажите любезность, сударь, прочтите! Я лорнет в комнатах оставила.
Педагог с восторженным придыханием произнес: «Сонечка, в ближайшие дни состоится мое представление королю и вручение верительных грамот. Согласно протоколу обязан быть вместе с супругой. Немедля продай дом и выезжай. Целую, твой Тимрот».
…Через полчаса наша компания входила в помещение, украшенное вывеской «Нотариальная контора» и находившееся почти против женского Алексеевского монастыря. Их радушно приветствовал упитанный человек с копной курчавящихся волос:
— Графиня, какая честь моему заведению! Чем могу служить?
— Дом продаю.
— Да, я слыхал, что вы с мужем надолго уезжаете в Париж. Завидую вам, среди европейской культуры будете жить! — Нотариус повернулся к скромному молодому человеку, сидевшему в углу за бюро: — Дмитрий Петрович, пишите купчую крепость: год, месяц, число — прописью! — в такую-то нотариальную контору — укажите адрес! — явились лично мне знакомые графиня Софья Ивановна Тимрот, урожденная Бебутова, и…
Через час все формальности были закончены. Склонив седую голову, Динкевич тщательно отсчитывал Соньке все, что он нажил за свою честную нелегкую жизнь — сто двадцать пять тысяч рублей.
— Завтра после полудня можете въезжать в свои чертоги! — помахала графиня перчаткой новому хозяину. — Оревуар!
На другой день бывший педагог въехал в дом. Вся его семья зажила по-царски. Блаженствовали они еще с месяца два — до той поры, пока не явились настоящие хозяева — два брата-архитектора Артемьевы, сдавшие по газетному объявлению свой дом на тот срок, что ездили они в Италию.
Как догадался читатель, нотариальная контора существовала только несколько часов. Их, впрочем, вполне хватило, чтобы обмануть доверчивого провинциала. Роль нотариуса разыграл Инка Розенбанд, тоже бывший Сонькин муж и тоже разыскиваемый полицией. Помощника его исполнил некто Хрущов, прежде под судом и следствием не состоявший.
Сонька, разгулки ради, отправилась в родную Варшаву. Сидя как-то в гостиничном «люксе», она от скуки проглядывала газеты. Вдруг в отделе происшествий «Московского листка» ее внимание привлекла маленькая заметка:
Вчера в одном из дешевых номеров Кокоревского подворья нашли постояльца, висевшего в петле. Выяснилось, что самоубийца — бывший директор гимназии в Саратове по фамилии Динкевич. Будучи одурачен какими-то мошенниками, он лишился всего своего состояния. В припадке отчаяния Динкевич наложил на себя руки.
Сонька весело подбросила газету вверх, захохотала:
— Ну дубина, ну Фоня Квас! Нашел ради чего вешаться — из-за денег! Да этого мусора кругом — хоть лопатой греби. Ха-ха! — Она внимательно посмотрела на себя в зеркало, поправила прическу и не без гордости заметила, — . Только для этого нужно иметь голову, а не пустую тыкву.
Пользуясь доверчивостью людей, Сонька действительно гребла деньги едва ли не лопатой. Охотилась за большим, но не брезговала и малым. Однажды из Одессы ехала по железной дороге в Москву. У случайного попутчика вытащила семь тысяч двести рублей.
С вокзала двинула в какие-то номера на Мещанской. Возле Сухаревской башни слезла, расплатилась с извозчиком и далее пробиралась пешком (конспирация!). Вдруг к ней обратилась нищенски одетая женщина с двумя младенцами на руках.
— Барыня, — взмолилась женщина. — Муж мой был сцепщиком на Рязанской дороге, угодил под колеса. Совсем прожилась. Не дай с голода окочуриться, помоги сколько можешь!
— Ах, бедняжка! — Сонька горько вздохнула. Казалось, вот-вот слезы польются из глаз. Она протянула пять рублей: — Возьми!
Упала женщина на колени, не знала как благодарить. Достала платочек носовой, тщательно завязала в него пятерку и положила в карман. Сонька, прощаясь, ловко вытащила платок. Кроме пяти рублей, там нашлось еще 17 нищенских копеек. (Любопытно, что Сонька не стыдилась рассказывать своим «соратникам» об этом случае. Те весело гоготали).
И все же преступников схватили. Главную роль в их разоблачении сыграл частный пристав Ребров. Мои читатели встретятся с ним в рассказе «Дьявольский перстень».
Московский окружной суд 19 декабря 1880 года постановил: Михеля Блювштейна и Ицку Розенбанда направить в арестантские роты. Хуню Гольдштейна отдать в исправительное арестантское отделение на три года, а затем выслать за границу с воспрещением возвращаться в пределы Российского Государства.
Относительно Соньки приговор звучал так: «Варшавскую мещанку Шейндлю-Суру Лейбову Розенбанд, она же Рубинштейн, Школьник, Бреннер и Блювштейн, урожденную Соломониак, лишив всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири».
Из Сибири Сонька бежала. Она вновь обманывала, воровала, организовывала убийства, ворочала награбленными капиталами. Итог этой бурной и нечистой жизни вполне естественный: она оказалась на каторжном острове Сахалине.