Зажигалка

Он поспешил представиться, сержант сделал то же самое, но с заминкой — не мог сразу оторваться от созерцания стаи кошек на террасе за стеклянной дверью. Следователь раздраженно подумал, что, если этот сопляк будет пытаться сразу и любоваться кошками, и представляться хозяйке, станет косоглазым как пить дать.

Кретинкой, может, та баба и была, но кое-каким жизненным опытом обладала.

— Мне, наверное, нужно предъявить вам паспорт? — вежливо спросила она и встала с дивана. — Если только найду сумку. Извините, но придется подождать, ведь мою сумку все обычно прячут от воров, и потом я сама ищу ее по всему дому. Но не волнуйтесь, она где-то тут найдется.

Изо всех сил стараясь производить хорошее впечатление, комиссар старался не поддаваться на вежливость и хорошие манеры. Не на такого напала, уж он-то знает: она на голову встанет, а паспорта ему не покажет. Безнадежная идиотка, неужели не понимает, что полиция обязательно выяснит личность человека? Впрочем, может, это вовсе и не хозяйка, просто какая-то баба тянет время, сейчас побежит по всем комнатам, потом смоется, а настоящая хозяйка находится неизвестно где и неизвестно когда появится. О, неожиданно оказывается, что она пребывает в Австралии, и тут вокруг убийства начинает накручиваться все больше таинственных и непонятных событий, афера описывает круги, вовлекая все новые лица, он же ухватился лишь за самый крошечный кусочек верхушки айсберга. И Гвяздовский смоется, а он окажется дурак дураком.

Следователь раскалялся все больше. И сержанта прислали ему какого-то несерьезного, вон, уставился на кошек, оторваться не может. Принесли кофе. И даже очень хороший. Запутать хотят. Комиссар дозрел до того, что готов был вскочить, отшвырнуть кофе и броситься к подозреваемому Гвяздовскому, с которого глаз не спускал, наблюдая за его действиями во дворе. И этих, из пикапчика, тоже надо повязать — кто их знает, чего они именно сегодня заявились… Но в этот момент вернулась хозяйка. Наверное, хозяйка — с сумкой пришла.

— Проше бардзо, — вежливо подала она следователю свой паспорт.

И только тогда комиссар припомнил, откуда он знает эту женщину.

На несчастного навалилось все сразу: облегчение, смущение, раздражение, эйфория и депрессия. Он знал, что как-то Гурскому пришлось иметь дело с этой женщиной, она, по его словам, умно с ним сотрудничала и очень помогла. Правда, подробностей он не помнил. Женщина странная, рассказывал Гурский, вечно впутывается во всякие события, не относящиеся к ней, но ее затрагивающие, почему-то так уж получается, и бывает, во время сотрудничества с ней от нее бывает больше хлопот и неприятностей, чем пользы. Вот уж только ее ему и не хватало!

— Приятно познакомиться с пани лично, — слабым голосом произнес он, чувствуя, что обязан сказать что-то в этом роде, и мог бы придумать комплимент и получше. — А долго там еще будет занят пан Гвяздовский?

— Не знаю, сейчас спрошу, — ответила хозяйка и сделала попытку опять встать с дивана, но полицейский ее удержал.

— Потом, у меня и к вам есть несколько вопросов, может, как раз поговорим? Вы знали Мирослава Кшевеца… или Кшевца, не знаю, как правильно просклонять его фамилию…

— Почему знала? — удивилась дама. — И сейчас знаю, при встрече ему не придется мне представляться. Хотя очень сомневаюсь, что такая встреча состоится.

— Почему?

— Потому что я разорвала с ним все отношения! Сразу скажу, ведь вы небось спросите, почему? Потому что несолидная фирма. Пану Миречеку верить нельзя вообще, с ним нельзя иметь дела, обязательно обманет, обещаний не выполняет, привозит то, чего я не заказывала, и наоборот. И всё самого мерзкого качества. О, с ним надо держать ухо востро и на руки смотреть, того и гляди, обдурит. Он такой! Я лично не желаю больше иметь с ним никаких дел! Обращусь к другому садовнику.

Вольницкий мог сколько угодно внутренне сомневаться и хозяйку тоже считать подозреваемой, но он все же был специалистом в своем деле. И ясно видел — сейчас баба не врет, не притворяется, этого Кшевца… решил все же склонять его таким образом… она ненавидела искренне. Из женщины просто бил огонь, в ней бушевала неподдельная ярость, она вся аж искрилась. Даже сержант оторвался наконец от кошек и заинтересовался хозяйкой, перевел взгляд на нее, потому что такую непременно следует отнести в разряд подозреваемых, не свидетелей. Очень уж личное отношение к убитому в ней проявлялось. И рискнул подключиться к расследованию:

— Пан комиссар разрешит? Я немного разбираюсь в садоводстве.

— Пожалуйста, подключайтесь, сержант.

Тот начал с конкретных вопросов:

— Что он вам сделал?

И туг в дотоле аккуратном и тихом салоне взорвалась бомба. Или, лучше сказать, началось извержение вулкана — все же природное явление.

— Всё! — орала хозяйка. — Да вы в окно гляньте! Я хотела высокую березу, он посадил мне плакучую! Два красных клена впритык друг к другу, на кой ляд мне красные клены? Я хотела большую липу, а он… что, не видите липы? Еще бы, только в лупу рассматривать, такой прутик я бы и сама посадила, небось из питомника привез. Я хотела большой орех, есть орех, видите? Кто скажет, что не орех? Только плоды у него с черешню, пользы никакой, лишь землю отравляют. Хотела сирень, а получила дерьмо вместо сирени, зато уйму жасмина, — должно быть, девать было некуда, а теперь за ним дома не видать! Три засохшие елки, а я вовсе елок не просила, у меня тут не горные склоны. Землю не сменил, не вывез, не привез новую, чернозема здесь четыре сантиметра, а под ним глина, говорю вам, чистейшая глина, могу заложить кирпичный заводик. Это называется садовник! Да из него такой же садовник, как из царя Николая Орлеанская дева!!!

Комиссар с любопытством разглядывал сад, по его мнению совсем не такой уж плохой, и смысл гнева хозяйки до него не доходил, зато сержант то и дело кивал понимающе головой.

— Пересушено? Слишком долго ждали?

— Именно!

— А на переднем плане у пани, кажется, съедобный каштан?

— Съедобный… Да он такой же съедобный, как черепаший панцирь. В нашем климате съедобный сроду не примется! А еще райские яблочки мне навязывал! Пусть сам жрет райские! Ненавижу яблоки! Имею право! И даже живую изгородь испортачил, с каждой стороны она выглядит по-другому. Представляете, даже падуб…

Вольницкий не выдержал:

— Тогда почему у вас все так красиво выглядит!

— Потому что сама переделывала! Красиво… А должно было быть в сто раз красивей!

— Чего ж вы не доглядели?

— Послушайте, я не могу разделиться на четыре неравные половины! Отдала ведь сад специалисту, мне было чем заняться, у каждого своя профессия.

Ну нет, невозможно, чтобы она пришила садовника. Ведь тогда должна была бы говорить о нем с симпатией, а она… вон, вся кипит от злости. Скрывать должна была бы свою неприязнь к погибшему, а не наоборот. Правда, говорят, после убийства ненавистного человека у убийцы ярость стихает. А она все же мотивы имела. Хотя… что, из-за какого-то неудачного кустика сирени раскроила ему череп?

— Когда вы в последний раз видели пана Кшевца?

Баба, все еще трясясь от злости, воткнула в рот сигарету, вслепую пошарила по столу в поисках зажигалки. Нашла маленькую, красную, щелкнула.

— До отъезда. В июле. Вам нужно точно?

— Хотелось бы точно, если можно.

Вздохнула, опять с некоторым трудом поднялась с дивана, пошла в соседнюю комнату. Вернулась тотчас же.

— Мне пришлось взглянуть на календарь. Одиннадцатого июля. Здесь был, у меня, агитировал приобрести лиственницы, плевать я хотела на лиственницы.

— Вы упомянули о вашей поездке. Где вы были и когда?

— В разных местах. Вы опять желаете поточнее? А зачем? Мне показалось, вы пришли сюда к пану Ришарду, какое отношение имеют к нему мои поездки? Мы ведь не вместе ездили. И какого черта вы портите мне настроение садовником? Я вам все расскажу, о чем попросите, но хочу по крайней мере знать, в чем дело?

Наконец-то Вольницкий почувствовал под ногами твердую почву. Именно такие вопросы всегда задают подозреваемые, пытаясь вынюхать, что полиция знает наверняка и в чем можно солгать. Наконец эта хитрюга высунула нос из своей тщательно скрываемой невиновности.