Расстрелять! – II

Без рубля, приложенного к телеграмме о вызове на службу, тебе не оформляются отпускные проездные документы. Эта телеграмма нужна на всякий случай: а вдруг война, тогда надо будет всех срочно отзывать из отпуска.

Кстати, об этой телеграмме: перед убытием в отпуск ее в трех экземплярах оформляют на каждого члена экипажа. Оформляют, скрепляют скрепкой и под нее кладут твой личный рубль.

Оседают телеграммы с рублями в недрах строевой части, а ты едешь в отпуск.

О рубле вспоминают в самый неподходящий момент. Первым вспоминает кто-нибудь из тех, кто следит за продвижением каждой своей копейки. Встает он на партсобрании и говорит:

– А я тут хочу спросить, как раз все присутствуют, где же наши рубли с телеграмм? Собирают перед отпуском со всех, а если и вызывают кого-нибудь, то за телеграмму все равно платит тот, кто ее отправляет, да и не всем же отправляют. А рубли собирают со всех. Вот я и хочу спросить: где же наши рубли?

Все начинают спрашивать: «А действительно, где наши рубли?» Председатель собрания растерян. Теме собрания будто позвоночник перебили. Положение пытается спасти зам:

– У вас по теме собрания есть что-нибудь? Товарищи, давайте выступать по теме!

– А я по теме! – не сдается тот, с рублями. – Из года в год собирают по рублю, а концов не найдешь! И по подписке мне хочется сказать. Я выписал на воинскую часть «Политическое самообразование» и «За рулем». «За рулем» не приходит, а приходит одно «Политическое самообразование».

– Ну, при чем здесь «Политическое самообразование»? – стонет зам.

– Как при чем? Как при чем? А зачем мне одно «Политическое самообразование», если не приходит «За рулем»?

Словом, на собрании не соскучишься.

Офицеры живут там, где остальные жить не могут. Им, остальным, такое даже не снилось. Край света – и офицеры. Ну просто стада офицеров. Безбрежные стада. Идешь – и одни офицеры: как попало, где придется,

Один полный адмирал, проезжая в четыре утра безмятежно спящее КПП? назвал это место «страной непуганых идиотов».

С тех пор так и живем.

Офицеры живут в домах, построенных воинами-строителями. Только у нас существует такое возмутительное сочетание таких двух совершенно несовместимых слов, как «воин» и «строитель». Везде воины – разрушители, а у нас, понимаешь, строители. Считается почему-то, что если «равняйсь-смирно!», по роже дал, то он уже и строитель.

Стучатся в дверь – женщина открывает.

– Хозяйка, – говорят, – мы пришли вам унитаз поменять.

Сняли унитаз и ушли. Полгода жили вообще без унитаза. «Северный вариант» называется. Это я не про унитаз, это я про дом. Дом называется официально: «северный вариант». Ялтинский проект, приспособленный к северным условиям: зимой холодно, летом жарко, и круглый год по стенам течет, а к батарее прислонился – почки простудил.

Слив канализации в одном таком забавном доме не дотянули до общей магистрали и вывели его просто в окружающую среду, и крысы там водились ростом с нутрию. Сидит однажды тетка, можно сказать, даже женщина, в этом доме на первом этаже (квартиру только получила), сидит она миролюбиво на унитазе и разгружается. Разгрузилась и, как всякий нормальный человек, расставив ножки, заглянула туда. (Каждому же интересно знать, как он разгружается.) Посмотрела она туда, а в этот момент нутрия у нее между ног вынырнула. Тетка вынесла на себе дверь, в тот же день разошлась с мужем, улетела в Ленинград и там рехнулась, а муж остался служить, потому что все это «тяготы и лишения», которые нам предписано стойко преодолевать.

Вот какое восклицание вместе с восклицательным знаком они выложили выступающими кирпичами на вновь отстроенном девятиэтажном здании штаба флотилии.

Две недели висело, потом командующий приказал срубить. И вот за что: приехал к нам Министр Обороны, прошел он в штаб к командующему и там уже захотел сходить в гальюн.

Вместо того чтоб у командующего сходить (не просто в кабинете, на палубу или там в специальный горшочек, который командующий при этом лично в руках держит, нет, гальюн у него, у командующего, имеется в соседней с кабинетом комнате), отправился Министр ни с того ни с сего в народный гальюн. А в народном гальюне так высоко от земли приделали писсуары, что в них только с прыжка что-нибудь получилось бы наделать, сантиметров двадцать пять надо было иметь в запасе, чтоб туда чего-то насифонить,

Министр прыгал-прыгал, становился на цыпочки – никак. Тогда он пригласил командующего.

– Лев Саныч, – сказал Министр, – неужели у моряков это самое место такой величины, что куда хочешь достанет?

– Да! Товарищ Министр! – взвизгнул наш командующий и отчаянно, одним рывком расстегнул себе ширинку. – Да! Так точно! У всех! Именно такие размеры! – И вслед за этим командующий так себе все оттянул и вытянул, ну просто как пищевод из цыпленка, и насифонил при этом полный писсуар.

Потом командующий вызвал к себе того орла, под чутким руководством которого возводились эти писсуары, подвел его к его же творению и сказал:

– Снимай штаны!

– Товарищ командующий…

– Сни-май, говорю, злыдня… и трусы тоже,.. Они тебе больше не понадобятся…

Тот снял. А пока он снимал, у командующего руки дергались, видимо, чесались у него руки.

– А теперь, – сказал командующий злобно, – тяни!

– Тя-ни-и! – заверещал он, видя, что тот его не понимает. – Я тянул…

И тот тянул. А что делать – служба…

Боевое дежурство – это такое положение, когда офицер видит жену не реже, чем раз в месяц. При этом он сильно суетится, чтоб получше устроиться, дрожит в нем все, как гавайское копье при попадании в цель.

Отсучив ножками, офицер замирает. При этом у него случается истома.

Жена раз в месяц довольна безмерно, что у нее муж – офицер.

Боевое дежурство – это истома. (Продолжение следует.)

А пока оно следует, прочитайте маленький рассказик из жизни надводников. Называется он:

Наш новый зам Иван Тимофеич Ничипорюк долго изображал из себя невинного интеллигента. Редкой чистоты козел был. По тревоге передвигался не спеша. Замов тревога вообще не волнует. Вот они и ползают. А морячки у нас по тревоге выскакивают на трап не глядя. Ноги на поручни кладут и враскоряку съезжают. Трапы у нас длиннющие и крутые, а перебирать ножками по ступенькам замучаешься, вот они и съезжают.

Был такой матрос Кузьма. Выскочил он раз по тревоге – прыг на трап и поехал и внизу уже зама нагнал. Тот спускался так медленно, как будто ему удаление крайней плоти только что неграмотно произвели и попутно все рефлексы задушили.

Кузьма нагнал зама на последней ступеньке и… въехал ему на плечи. Зам от такой тяжести просел, за ноги Кузьму ухватил, вцепился, глаза вылупил, фуражка слетела, и сказать ничего не может, потому что от такой нестандартной ситуации сразу же проявилось все его неземное происхождение. Стоит и терпит на себе Кузьму, а Кузьма осторожно освободил свое междуножье от инородного замовского тела, ну а зам все прийти в себя не может. От потрясения. Потряс его Кузьма.

А комбриг наш всю эту сцену из жизни бобров лично наблюдал. Подходит он к заму, поднимает его фуражечку, с удовольствием надевает ее ему на луковку и говорит такие слова:

– Что ж вы, Иван Тимофеич, моряка чуть не убили? Нехорошо, брат, ведь этак и мозгами тронуться можно. Зачем человека так пугать? Ну, схватил ты его на плечи, пошутил, ну и отпусти. Чего ж ты в него так вцепился? Нехорошо.

Зам минут двадцать после этого все хотел что-то сказать. Ходил за комбригом как привязанный, мешался под ногами, фуражку на голове поправлял и мычал. А тот все поворачивался к заму и говорил:

– Нехорошо, брат, нехорошо…