Призрак колобка

– А почему это подросток Кукин, в прыщах и запахе, позвал меня на танцевать? А не тот, которому передали? – спросила на вид трудолюбивая девочка в переднике. – Назло?

– Узнаете после медосмотра. Зло, – парировал лектор, или, скорее, нещадно пародирующий своего друга дебиловатый леворук, – это не прыщи. Фурункулы – к счастью не награда властей, а лишь меты возраста. Как пионерские значки когда-то.

«Да, это было. Но давно, несколько десятилетий… Впрочем, знаете, ныне не рекомендовано считать годы, счет лет разумно отменен, за это можно схлопотать общественное порицание, календари выпускают видо-звуковые, обозначительно-праздничные, без датировок, и флиртующие с экранов со зрителем «Дружков» куклы-манекены лишь иногда оговариваются: три миллиарда седьмой год с рождества первого трилобита или двадцать седьмой с начала выборов нашего каждый год нового, в коже новых идей и со светом незнакомых устремлений на лице НАШЛИДа.

Теперь, дети, все к всеобщему тихому ликованию устаканилось в разумнейшее, кропотливо состроенное крупнейшими головами эпохи общественное здание, вернее – строение. Самое первое, что вам нужно разучить, и многие почувствовали это на практике, кого ты встретил на этой земле, жильца какой категории, касты, полки или класса, как угодно. От этого зависит успех твоей жизненной миссии: творческой, туристической, познавательной, прозябательной или транзитной. Кого встретил – таков итог. На пути к здоровью».

– Хочу вопрос.

– Естественно, задавайте, и тут же ответ, – радостно потер руки в предвкушении дискуссии старый провизор.

– А почему… чего… Чего перестали поощрять за драки ранцами… в буфете, – разразился наконец один олух, тоже прыщавый. – Если героическая история там… эти ваши, катастрофы… там… лупцевали убогие все подряд, а чего это нам не поощрают дополнительно питанием, когда рюкзаками по башкам… Как ранние герои. Щас башки у некоторых как раз… под размер.

– Нельзя. Из-за ускорения отмирания мыслепроводов и засорения драчующихся ложными инстинктами. Население подходит к черте все ближе. Итак, время катастроф.

«Пришло время. Сдвинулись воды и свинтились горы Яростное солнце косо заглянуло на злую планету. Кто помнил имя – забыли, кто ел траву – закашлялся. Ледяные дожди обняли горящие пепелища, и спичками вспыхнули парусные струги, у бегущих соскочили ногти и веки, у сидящих отвалились стулья, у танцующих и поющих отнялись ноги и изо рта повалил едкий серый дым сожаления и позднего раскаяния и сквернословия. Дома съехали набекрень и сложились в свое нутро, телеги и шарабаны скатились с лопнувших скоростных магистралей, а по полям стали летать снопы сухих пчел, окрыленные ужасом зайцы и безхвостые лисы, забывшие о закатившихся за горизонт колобках. Все как-то смешалось и стало одно неотличимо от прочего, стерлись грани вещей и границы вер. Сверзились в кучу планы, гайки, циркуляры, штиблеты, прононсы, арканы, яды, яства, пот и любовь. Да, детки, это было, кто не знает… Только умные крысы и дальновидные тараканы, привыкшие к чепухе, спокойно слоями терлись в щелях, дожидаясь иных времен. И, ясно, времена эти благословенно пришли».

– Профессор, а чего у тебя рубаха не модная? Такие носить отходняк, – прогундосил какой-то верзила, возвышающийся своей капустой над ворохом голов.

– У него в брюках супермодно, – пропищала отроковица, изображая бывалую. – С запонками на стреме.

– Модная, очень модная, дорогие дети, – не стушевался старец-лектор. – По моде рассматриваемого времени. Будем о Риме, надену тогу. Начнем по истории аптек, натяну хламиду алхимика. Итак, к предмету, возврату времен.

«Опять заглянуло на растерзанные пажити отходчивое солнышко, кое-где проклюнулся свежий ручей или источник минералки. Выскочили взросшие самосевом колоски лебеды и льна, в развалинах застучал голосом кастрированного тенора патефон, а на краях щелистых дорог выползшие убогие люди и потерянные женщины, разукрашенные ожогами синтетических одежь, взялись общаться знаками препинания и подхватили вывороченные булыжники, как главные аргументы в гражданских спорах. А споры растений дали первые плоды.

Постепенно все потихоньку возвращалось, как после сдвоенного урока труда в школе для отсталых хулиганов. Нежданно вновь объявились владельцы отдельных усадебных развалюх, колющие взглядом дознаватели – крестец общества, исповедующие только им известные кодексы, а также простолюдины и граждане в матросках, отбирающие пробы комиссарской крови и у бредущих к местам незаконные бублики, медали и выданные темными особами разрешения на проход-проезд. Короче, начиналась эпидемия, а затем разверзлась и пандемия. Эпидемия лжи».

– А слышьте, Симкин и сейчас врет, что женится, – крикнула девочка-толстуха. – Сжирает под обещание сладкий лед, и все. А я блузу посвободней пялила… напялила, – слушательница собралась заплакать. Я, пристроившись наверху, приготовился слушать истерику.

– Сами знаете – жениться не запрещено, но и не поощряется, – ублажающе пророкотал профессор. – А Симкин врет, так как слегка болен, в чем скоро и разберется спецкомиссия. Симкин здесь?

– Ну, – раздался детский простуженный басок.

– Не ешь мороженное перед осмотром, Симкин. Залетишь в историю. И одень брюки попросторней, – посоветовал добрый Аким в моем лживом изложении. – Да, так вот, детки.

«Ведь что раньше, до событий. Редко, ох как редко позволял себе обыватель надуть что-нибудь: родную супругу, подкинув ей фиктивный трамвайный билет или ложный позыв в военкомат… мол с пяти до двадцати пяти стеной защищал родину от… от клещей, воров, нежданно собирал горох, нюхал порох, который плох… да, коров… разбрелись по полигону… по минному полу, на границе нашей земли с землей УР и уездом НАР. Редко раньше врали мужья, совсем редко отводили глаза супруги. Честнейшие судейские мантии раньше панически шарахались лжи, тут же удвояли сроки льстецам, переносчикам гостинцев к совещательным комнатам и оболгавшим медиков и милиционеров.

Полиция и утратившая пыл милиция до описываемого день за днем металась по местностям, особенно по не вполне благополучным закоулкам и туманным тупикам, выискивая скрывающих злые намерения. Стражи закона, нагруженные погонами или влезшие в форменки и фуражки на дух не терпели пахнущих кайфом, разносчиков возможно краденного и лгущих пришельцев из иных миров. Даже поисковые собаки отличались редким чутьем на истину, разрывая продавцов ложных дипломов в клочья, а потом и слюнявили подлый товар.

А уж что сказать о тогдашних чиновниках, государственных и особенно муниципальных – это песня!

– Песнь песней! – не выдержал я и вякнул сверху.

– … Чистейшие родники документов, водопады выполненных обещаний, склады сэкономленных добродетелей и горы кристаллов очевидной совести, представленных служаками у врат рая тихим тамошним спецслужбам – вот следы похода народных слуг против лжи. Да и все широкие слои тогдашних обывателей, бывало, просто умывались в потоках правды. Прыщавые школяры упрямо не лапали несимпатичных соседок на изгвазданных пушкинским стихом партах, старухи, обзывая молодух по-свойски, тут же крестились, а госмужи на огромных лимузинах со сверкающими коронами мигалок на крышах старались по пути на совещания все же подбросить до места груженных сумками теток. Истинная правда паразитировала на сильном теле отчаявшейся без испытаний и невзгод страны».

– А вот спрошу? – крикнула, кажется, сопровождающая деток училка.

– Всегда пожалуйста, – вежливо предложил лектор.

– Почему школяры, парни, как вырастут – такие противные! А девочки – наоборот.

– Очень просто, – пояснил мой всезнайка в моей подлой транскрипции. – И вам это известно лучше меня. Девочки готовятся к лучшему, а мальчики – к худшему. Потому что нормальному развитию не способствуют катастрофы и обвалы, войны и радиация, неконтроллируемый рост опасных популяций, революции и поллюции… Да, итак к нашим зайцам.

«И вот все обрушилось, а потом в муках новостроя и новодела, божения правдой и крещения истиной начало проклевываться сквозь треснувшую корку запекшейся земляной черноземной крови. И тут прекрасная правда, кормилица поколений, та, что вела толпы сдэков, троцкистов, уклонистов, рабпартовцев, выселенцев, лишенцев, подвальных стрелков, обожателей и ненавистников кукурузы, сборщиков мукулатурных ракетных тушек, насаждателей криворотых мужских объятий и прочих, и прочих, всех милых людей, с испугом лгавших только встреченным во сне родственникам – прада эта оказалась не у дел.