Страница 2 из 8
И я немедленно, получив на свою Персональную Уникальную Карту, или ПУК, три персональных клейма, вылетел из превилегированного класса кретинов и был обрушен в опасный класс Умственно неполноценных, или почти отпетых. Пришлось некоторое время сильно хворать, получая в аптеке-провизорской урезанный, укороченный «набор для хворающего» и не получая дамских встреч. Эти полгода обошлись мне недорого – астенический синдром, каверны в предпраздничных настроениях и постоянная тошнота от клеверного киселя. Но тут вдруг повезло.
Это всегда так, после затяжной полосы хмурых дождей, огненного грома еженедельных посещений контроллирующего зомби, после тумана за грязным окном и в правом, правом своей правизной полушарии, нашпигованном легкими на вид пилюлями, после тоски от невозможности приложить ладонь к теплому телу «Дружка» – вдруг весь кошмар обрушивается и колом встает радуга надежды в изумрудной чистоте перистых облаков веры. Карантин дает дуба, и ты получаешь сертификат на труд.
На новой работе мне очень хорошо. Это управление огромного Краеведческого музея – по упаковке и подготовке к консервации следов цивилизации, отдел уплотнения буквенных знаний. Попал я на эту восхитительную службу по дури. Поскольку при подготовке диплома-рассказа-изложения в Фундаментальном университете я факультативно разучил буквы и азбуку нескольких грамматик, то какой-то придурочный шкаф с железками, терминатор кадрового агентства, запутался в двух моих автобиографиях и вместо направления на сбор опавших и диких капустных листьев выписал меня в отдел уплотнения Музея.
Чудесные люди, добрые и отзывчивые, проветриваемые залы, тихий звук прессов по уплотнению буквенных знаний. Столовая, где с ПУКа списывают какие-то крохи за вкуснейший обед без крысиного мяса и антиалкогольной настойки лебеды. Папортниковый салат и даже гуманитарные консервы из толченых каштанов, примчавшиеся грузовым экспрессом с Запада.
Работа – не бей лежачего умственно неполноценного. По мягким транспортерам из подвалов идет чтиво: газеты, бывшие книги, документы прошедших эпох, удостоверения кончивших путь личностей, обертки реклам исчезнувших злаков и письма истлевших любовников. Где-то внизу нагружают все это, свозимое в музей, добровольно выданное и найденное, трудовые зомби, потомки опившихся пива и впавших в невыводимый экстаз футбольных фанатов, люди спокойные, уравновешенные в инстинктах ребята, трудяги, кстати, получающие за свое подвальное усердие и рвение много лучшие, чем я, баллы.
Прессы бесшумные и очень надежные друзья книг, твое дело лишь просматривать уплотняемые для будущих поколений края знания скорее, как я понимаю, для вида и некоторого отчета. Требующее особого отношения и внимания надо все же вынуть и нести в соседний отдел родного теперь Краеведческого музея – отдел Полезного слова. Но это не поощряется, и когда я однажды притащил им клочок, показавшийся мне любовным посланием Петра Ильича Чайковского некой даме, автора шлягеров почти двухсотлетней давности, старуха в тройных линзах на очах так сглючила на меня, что готов был провалиться к трудовым зомби или писать им длинные любовные письма. Да еще получил удар по баллам ПУКа, моего переливчатого и маленького пластмассового друга, кормильца и корильца.
Так вот день за днем и стали мелькать вдоль моих глаз кривые буковки чужих откровений, строгие шрифты старых псалтирей, корявые подписи под древними, как новгородские бересты, расстрельными списками. Милые люди, соработники и коллеги, чуть отвлекали меня от монотонного, но приемлемого жизнепрепровождения. В нашем чудесном Крае, я должен тебе доложить, Пришелец, вообще каждый людь, не дай бог молвить – Гражданин, избирает неплохую работу по плечу. Все-таки все в крае больны тяжким недугом, и сострадающее само к себе общество облегчает долю его членов.
Работы в большинстве простые: нанимаются охранять что-нибудь – сухой водоем с деревянными утками и модельной ряской, чтобы кто не кинулся вниз больной головой, очередь в аптечный пункт, брошенную кем-то кошечку или собачку, пока не прибыло санподкрепление. В почете занятие женщин, охраняющих сон мужчин. Есть прекрасные профессии – добровольно составляющих спитчи, оказывающих уважение, замечающих природные и людские приметы, посещающих кружки по обмену молчанием и надувающих воздушные шары и щеки. Впрочем, это занятие не из почетных.
Наиболее массовые, похоже – медитирующие под Краевой гимн, декламаторы Конституции и слушающие советов. Обалливаются эти профессии слабо, но очень престижные среди населения. Все таки баллы– не полное счастье. До Краймузея я хотел устроится подсчетчиком вагонов единственного и ежедневного экспресса на Запад, но не прошел конкурс. Знаете, каждый день – один вагон, представьте конкуренцию, ведь от тукой слйжбы в глазах не рябит. И еще в обходчики Инвестиционной трубы – но туда допуск и сорок тысяч на место, даже не все убогие дети олигафрендов пробиваются.
Так, стоя у транспортеров возле тихих прессов я и проводил тени дни и ночи снов. Но вдруг на меня напал частый для нашей профессии недуг – захотелось что-нибудь написать. Самому. Болезнь эта считается нетяжелой – вроде припадка честности при быстрой ходьбе или укуса сонного синего таракана в ладонь, отчетную «Дружку». Симптомы ее – учащенная слюна, заметная постороннему подвижность зрачков или жжение в пальцах, когда расплачиваешься за жратву в аптеке, прикладывая к Кусалке свой ПУК. Но для категории умственно неполноценных этот недуг опасен, так как их литературные грезы рождают чудовищ.
Как раз в аптеке и случился со мной первый приступ ужасной этой болезни – тяги написать тебе, дорогой Пришелец, частную книгу Краеведения. Вот что произошло и вот что сопровождало этот грозный первый симптом, и повлекло далее череду ужасающих, не поддающихся описанию событий, которую мне не терпится записать и отправить потомкам в жуткий прожорливый зев пресса знаний. Или вовремя, пока сам я не потонул в омуте своего ума, выплеснуть ушат своих наблюдений прямо на твой строгий суд, добрый Пришелец.
* * *
Кажется, я уже говорил, что мой давний друг и университетский наставник, старец Аким, бывший доцент Фундаментального университета, теперь служит заведующим аптекой, где я отовариваюсь со своего ПУКа харчем на доживаниеи убойными лечебными снадобьями. Кстати, чтобы с кем не перепутали, зовут меня Петр, и росточка я среднего, волосы не вьются нигде, ни в носу, ни на теле, походкой и нравом я ровен, испражнения речи и шлаков проистекают чаще спокойно, но я левша.
Умственно неполноценный левша – это альбинос в отряде людей. То есть на вид крайне обычный, но временами совершенно подверженный всему человек: путает, естественно, левое с правым, неадекватно воспринимает права, не реагирует на левитирующих, впадающих в декаданс и качающихся в трансе декламаторов конституции, да еще и не подпевает. Медведь видно наступил на оба уха и не слезает. По начислению баллов в ПУК тут же их транжирит, не дожидаясь трудных времен, в барах Парка инвалидов или раздает нищим маргиналам, рассевшимся вдоль улиц с потертым портретом НАШЛИДа, будто не различая в их наглых чумазых харях звериный оскал особистов. Знает подлый хитрец-альбинос, что вымученные тяжким трудом лишние знания, проверенные отчетом дружку или стерильным поведением с прибывшей дамой, хранительницей мужского сна, могут завести его далеко-далеко или еще дальше – он вдруг будет перекинут в отверженный краем класс граждан. Тех… тех, кто подвержен заразе, кто гордый носитель инфекций безумия и верный оплот умопомешания.
Итак, был сумеречный день проклюнувшейся осени, четверг или среда. День, чтобы идти в баню плотных призраков или зоопарк кривых зеркал, которого по сути, если вдуматься, нигде нет, сутки, в которые с одной стороны барабанит дождь, а с другой встречает рассвет похмелье из воспоминаний о бесполезно проведенных в утробе и всех последующихднях. И всегда этот субботний поздний апрель, эта тоскливая февральская мгла пятницы тринадцатого дня будоражит правоверных леворуких. И тешит их надеждой околеть.