Страница 8 из 11
Подхватив коробку с тридцатью тряпками и губками, двадцать три из которых уже воскурили свой меловой дым прямиком в окна миссис Бейкер, я бросился наверх со всех ног.
Но опоздал.
Меловое облако уже проникло в класс. И, вспомнив про силу земного притяжения, опустилось на пирожные. На каждой профитролине лежал мел, точно густой снег. Или нет — точно сахарная пудра. Как будто миссис Биджио посыпала их добавочным слоем пудры.
— Ну что? Выбираете себе пирожное? — раздался голос миссис Бейкер. Она входила в класс с пачкой синих ротапринтных листов.
— Да… нет… я…
— Выбирайте скорее, — велела она. — Пора нести подносы вниз, ко мне в машину.
Я выбрал пирожное. Надкусил. Мел заскрипел на зубах, точно песок.
Потом я доставил все подносы к машине — по одному — и помог миссис Бейкер погрузить их в салон. Хорошо бы жёны отправленных во Вьетнам военнослужащих не заметили, что пирожные белые не от пудры… Своё я доесть так и не смог. Поднявшись за очередным подносом, я закинул недоеденную профитролину в раздевалку — в угол, где тухли остатки завтраков.
Вы, наверно, представляете, как разлетаются слухи в маленьком городе? Как каждый рассказчик вносит свою лепту и история обрастает всё новыми и новыми подробностями? Как кончается тем, что в ней не остаётся ни капельки правды? Именно это и произошло с историей о пирожных, которые миссис Бейкер привезла в собор Святого Адальберта. К тому времени, когда слухи достигли ушей моего отца — а на это потребовалось меньше суток, поскольку это было первое, что ему поведали, когда он поутру переступил порог своей конторы, архитектурного бюро «Вудвуд и партнёры», — рассказ звучал так: совершено покушение на жён доблестных воинов, сражающихся во Вьетнаме! Ну, разве это не преувеличение? Разумеется, сначала гнев всех присутствовавших дам обратился на миссис Бейкер, но они всё-таки сообразили, что она вряд ли сыграла бы с ними такую шутку. После все подумали на миссис Биджио, которая тоже посещает такие сборища, поскольку её муж тоже воюет во Вьетнаме. Но миссис Биджио поклялась, что она ни в чём не виновата, а виновата компания, выпускающая такую дурную сахарную пудру, но она им напишет и выведет их на чистую воду. Тогда дамы, то есть жёны, решили не исключать миссис Биджио из своего сообщества, но больше не доверять ей приготовление пищи. Никогда.
Миссис Биджио разволновалась, расплакалась и попыталась убедить жён, что пирожные вовсе не такие плохие. Для этого она положила в рот целую профитролину, прожевала и проглотила.
Врач в больнице Святого Игнатия объяснил, что, если бы миссис Биджио не сдерживалась и вволю покашляла, наверно, обошлось бы без такого тяжёлого приступа.
Вернувшись вечером с работы, отец посмотрел на меня каким-то неожиданно небезразличным взглядом и спросил:
— Холлинг, как там у тебя с миссис Бейкер? Всё нормально?
— Всё путём.
— Ты, случаем, не помогал ей вчера стряпать пирожные?
— Нет.
— Ты, случаем, не пробрался вчера на школьную кухню, не подсыпал какой-нибудь дряни в сахарную пудру миссис Биджио?
— Нет. Никуда я не пробирался.
— Значит, всё в порядке?
— В полном.
— И ты ничего не знаешь о…
Но он не договорил. Поскольку Бог, опомнившись, решил меня защитить — ведь вся эта кутерьма заварилась именно потому, что я был, есть и буду правоверным пресвитерианцем. Бог не дал отцу закончить свой вопрос, а мне — ответить, иначе мне пришлось бы… сказать неправду. Чтобы избежать столь небогоугодного дела, Бог прислал за стол мою сестрицу. Она уселась напротив меня. На щеке у неё красовался ярко-жёлтый цветок.
Отец долго смотрел на цветок, а потом посмотрел на маму.
— Скажи своей дочери, что у неё на щеке жёлтый цветок, — произнёс он.
— Я знаю, где у меня что, — с вызовом сказала сестра.
— Зачем он тебе? — спросил отец.
— Разве не понятно?
— Нет. Или ты пытаешься нам доказать, что ты дитя цветов? Хиппуешь, что ли?
Сестра промолчала.
Зависла такая тишина, точно весь мир затаил дыхание.
— Ну уж нет! — прогремел отец. — Ты моя дочь, а не дитя цветов!
— Дети цветов прекрасны и никому не приносят зла, — парировала сестра.
Отец прикрыл глаза.
— Мы против войны, мы за взаимопонимание! Мы верим в свободу! — продолжала сестра. — Мы хотим помогать друг другу, делиться всем, что имеем. Мы изменим мир.
— Дети цветов, — проговорил отец, внезапно открыв глаза, — это хиппи, которые живут с кем попало, ходят в драных джинсах, обвешанные всякими бисерными фенечками, и никогда не меняют носки.
— Сегодня пятьдесят тысяч детей цветов митинговали против войны у стен Пентагона. Все они считают, что ты не прав.
— К счастью, правота не определяется арифметикой.
— Но президент Джонсон тоже не истина в последней инстанции.
— Благодарю, мисс Аналитик, растолковала политическую ситуацию, — издевательски сказал отец. — А теперь изволь проанализировать вот что: человек, с которым ты сейчас беседуешь, выдвинут в текущем, тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году на звание «Бизнесмен года». Это большая честь, и человек стремился к этой чести всю сознательную жизнь. Кроме того, это позволит ему получать более выгодные и крупные заказы. Так вот: такую честь не окажут человеку, чья дочь причисляет себя к детям цветов. Поэтому пойди умойся.
Наступила ещё одна бесконечно долгая пауза. Весь мир затаил дыхание. Казалось, ещё немного — и мир потеряет сознание от недостатка кислорода.
Потом сестра встала, резко отодвинув стул, и ушла к себе наверх. Вернулась она уже без цветка, только с недостёртым жёлтым пятном на щеке.
— Передай-ка мне миску с бобами, — сказал отец.
Ближе к ночи сестра открыла дверь в мою комнату и остановилась на пороге.
— Спасибочки за поддержку, Холдинг, — сказала она с намёком.
— Зачем тебя поддерживать-то? Чтоб цвела и пахла?
— Чтобы я поверила в себя. И поверила, что я — часть высокого и прекрасного дела.
— Тогда не разрисовывай себе щёки жёлтыми цветуёчками. Глупо выглядишь.
— Да? А ты и без цветуёчков глупо выглядишь, и рисовать ничего не надо.
— Говоришь, за поддержкой пришла?
— Только представь, Холлинг! Около Пентагона собралось пятьдесят тысяч человек! Пятьдесят тысяч! Происходит что-то важное, прямо сейчас, у нас на глазах! И это только начало. Может, тебе пора повзрослеть? Глядишь, и человеком станешь.
— Каким? Хиппарём?
— Таким, который осознаёт себя личностью. Станешь настоящим Холлингом Вудвудом.
— А я, по-твоему, кто?
— Ты-то? Наследничек. Ты тот, кто должен унаследовать компанию «Вудвуд и партнёры». Никакой самостоятельной ценности не представляешь.
— Какая разница, унаследую — не унаследую? Я всё равно Холлинг Вудвуд.
— Да, ты Холлинг Вудвуд. Но тебе и это по барабану. Почему ты позволяешь ему собой помыкать? Почему никогда не поспоришь, не возмутишься?
— Зато ты споришь, возмущаешься. А толку чуть.
Сестра невольно потёрла щёку.
— Вот-вот! Его не переспоришь, — добавил я.
— А я буду спорить! И ты спорь. Пусть знает, что не ему решать, кто ты есть и кем станешь.
— Но цветок ты стёрла, ага? Выходит, открыла рот и — закрыла. Спорить бесполезно.
— Очень полезно! Для меня самой, — выпалила сестра и, убежав к себе в комнату, врубила группу «Манкиз». На всю громкость.