Химеры просыпаются ночью

Я наклонился ближе. Зубы выбиты, нос свернут набок. Потом из головы что-то выкатилось, повисло на ниточке. Я присмотрелся: глаз. Какой же он, оказывается, большой и круглый. И глупо как-то вытаращен. Если прикоснуться пальцем, то очень мягкий. А если надавить сильнее… по пальцу потекло теплое.

Я убил?

Нет, она еще дышала, тяжело, с хрипами и рывками, но все-таки дышала. И в моей власти было: либо продолжить ее мучения, либо моментально прекратить, или же помиловать. Меня буквально трясло от осознания своего могущества. Но решать нужно было быстро: район хоть и малолюдный, но в любой момент кто-нибудь мог появиться.

— Жить хочешь? — наклонился я над ней.

Вместо ответа слышались лишь хрипы кровавых пузырей. Ответа вряд ли добиться. Тогда я решил использовать момент по полной. Расстегнул ей джинсы и спустил до колен вместе с трусами. Жирная щель, обильно заросшая светлыми волосами, открылась мне. Я потрогал ее. Впервые ощущал на пальцах женские органы; внутри было тепло и немного влажно. Засунул руку глубже и почувствовал, что хочу расширить — еще, еще… Хрустнуло. У нее разорвалось влагалище, по рукам потекла кровь. Я отдернулся, боясь, что запачкаюсь. Она слабо застонала.

— Сейчас, сейчас, уже скоро, — приговаривал я, доставая член. Все плыло в горячем тумане. Руки тряслись. Да и сам я дрожал всем телом, предвкушая неизбежное.

Когда кончил, она еще жила. Но мне стало невыразимо страшно: теперь точно найдут. Нужно было действовать быстро, но я долго искал подходящий предмет, пока не наткнулся на какой-то железный прут. То ли арматурина, то ли еще что-то…

Приставил прут к горлу и налег всем телом. Она захрипела, засвистела, забулькала. Кровь тугим фонтанчиком брызнула вверх, но я успел отпрянуть. Удовольствия уже не было, только страх. Чтобы удостовериться, что все кончено, проткнул тело несколько раз. Она дрогнула — будто пробежал ток — и вытянулась. Теперь все.

А пусть теперь не пьянствует, с кем не надо, и вообще — ведет себя хорошо.

Я быстро удалялся от парка по пустынной улице. Кажется, никто меня не видел. Еще несколько минут — и никогда меня даже не заподозрят. Если только…

Я остановился и при свете фонаря придирчиво осмотрел одежду. Кроме налипших на ботинки комков грязи с листьями, ничего подозрительного. Но комки не улика. Крови нет. Значит, все в порядке.

Светофоры уже начали мигать желтым, когда я, наконец, вышел на знакомую улицу. Теперь до дома оставалось не больше получаса ходьбы. Похоже, даже троллейбусы перестали ходить. Мама теперь волнуется. Но я ей все объясню, она поймет: и сама признавалась, что уже успела забыть многие места.

А ведь я подвел маму: она же специально бросила все и приехала сюда со мной. А я снова… нет, больше никогда, никогда. Это вышло случайно, а больше я никогда. Никогда больше!

Дверь открыл своим ключом. И с самого порога — испуганные глаза мамы.

— Ты где шатаешься? Я уж все обзвонила, тебя нигде нет! Ночь уже давно!

— Да я заблудился. Хотел пешком пройтись и заблудился. Ничего не понятно, куда идти. Никто толком ничего не скажет…

— Да ты пил, что ли? — мама уставилась на меня пристально.

— Кто? Я же не пью, ты что!

— Какой-то… не такой ты, — ее взгляд сделался острым, подозрительным.

— Устал, продрог, наверное. Холод ведь какой!

Кажется, объяснение ее удовлетворило.

— Иди чай горячий пей, суп разогрей.

И ушла. Я постоял в прихожей. Потом прошел на кухню. Включил свет. Было все точно так же, как прежде. Совершенно ничего не изменилось. А если выключить свет, то кухня обретает новые черты. Знакомое превращается в зыбкое и неизвестное. Но стоит опять включить…

— Ты что там светом балуешься? — раздался мамин голос.

— Да ничего, я так… Показалось, что лампа странно заморгала.

Нет, лучше все-таки со светом.

В эту ночь она опять мне приснилась. Белокурая крашеная стерва в черных джинсах. Нахально так стояла на автобусной остановке, курила длинную сигарету и томно смотрела вдаль.

Сука!

Я подошел к ней сзади, но она даже не заметила меня, не обратила на меня ни малейшей частички своего драгоценного внимания. Руки сами собой поднялись к ее шее. Все тело охватило злобное, но приятное возбуждение. Сейчас она увидит, сейчас она поймет, кто перед ней…

И, конечно, проснулся. Член стоял, чего при обычных пробуждениях не случалось. Наверное, во сне я неосознанно его трогал, потому что правая рука лежала рядом.

Да, это опять должно случиться, я не успокоюсь, пока не найду ее. Радостное, тревожное чувство предвкушения замерло в груди. Сегодня или завтра, или пусть послезавтра, но они узнают обо мне, будут думать обо мне, заметят — меня.

Перед глазами встали распахнутые глаза прошлой сучки. Размазанная тушь, изорванные губы кроваво булькают словами пощады… О, это сладкое состояние — знать, что я через минуту могу прекратить ее существование, что ей сейчас плохо, больно и страшно, а я — по ту сторону, мне нисколько не жаль, мне хорошо, мне подвластна сама смерть.

А потом она уже лежит в траве, не двигается. Мертвая. Умерла. Лежит и не шевелится. Она — просто тело, которое не может ничего сделать. Зато я могу сотворить все, что только захочу. Снять трусы, полапать грудь, раздеть, ударить, порвать уши. Мягкий такой живот был у нее, загорелый. Наверняка долго валялась на югах своих, шалавливо показывала себя местным мужикам. Да и загорала только для того, чтоб ее трахнули поскорее, чтоб приятнее было ее трахать, стерву.

А вот теперь не шевелится. Только что вырывалась и просила, унижалась, надеялась и хотела жить. Но уже нет в этом теле ни мыслей, ни надежды. И это сделал — я. Я могу лишить надежды и мыслей.

Больше я не мог спокойно лежать. Внутри кипело и радостно напряглось. Душа зудела и требовала успокоения.

Было совсем раннее утро, шесть часов. Стараясь не разбудить мать, я осторожно выскользнул из квартиры, даже не умывшись. Не хотелось сбивать возникший торжественно-беспокойный настрой. Сентябрьский воздух приятно охватил лицо, я поежился: прохладно. С полчаса просто шел по улице, по прямой, совершенно без цели, потом сел в первый попутный троллейбус. Заспанный кондуктор посмотрела на проездной и кивнула: езжай, мол. Внутри было теплее, так что я даже расстегнул куртку, но не совсем, чтоб не было заметно ножа. Несколько человек безучастно качались в такт движению. Троллейбус то и дело дергался, так что меня это стало раздражать, это нарушало трепетное предчувствие.

Я вышел на следующей остановке и обнаружил себя у автовокзала. Сразу припомнился сон: автобусная остановка, автовокзал… Так предначертано. Дрожь внутри усилилась, передаваясь ногам, так что я даже присел на скамейку, чтобы не упасть; потом почувствовал слабость в животе. Неужели это все-таки случится сегодня? Наконец-то, случится…

Ноги сами выпрямились и повлекли к перрону. Было не людно, но и в столь ранний час кому-то куда-то надо было ехать. Людям всегда надо куда-то ехать, у них постоянно имеются всякие дела, желания и цели, за которыми надо тащиться в то или иное место. В городе снуют средства передвижения, набитые до отказа живыми телами. Неужели всем все время куда-то требуется попасть? А мне? Так ли это нужно?

Нужно. Чтобы не поймали, чтобы не подумали, что я живу здесь.

План возник мгновенно. До вечера успею вернуться окольными маршрутами. Сегодня воскресенье, а потому на работе не хватятся. А матери совру что-нибудь, ей все равно плевать.

Можно в Богуслав, а можно в Вышгород. Нет, Вышгород слишком близко. Тогда Богуслав? Или… Мысли сразу спутались, голову охватило вязким горячим туманом.

Купил билет до Богуслава. Стоял на перроне и все ждал, что вот-вот появится она. Почему-то твердо был уверен, что все будет, как в том сне. Но ее все не было. Подошел автобус. Я прошел на свое место, опустив глаза. Почему-то не хотелось видеть лица. Плотные, обтянутые кожей, с дырками, ведущими прямо внутрь организмов. Мы тронулись. Рядом сидел какой-то рыболов или дачник, весь в удочках, корзинках, пакетах… По счастью, он не пытался завязать разговор, вряд ли я ответил бы ему что-то адекватное. Мысли то бессвязно роились, возникая из тревожного горячего тумана, то исчезали совсем, уступая место вязкой апатии. То ли я просто задремал, то ли стерлось ощущение времени. Но вдруг автобус остановился и все начали выходить. Я непонимающе осмотрелся. Уже приехали. Не может быть, что-то уж совсем быстро.