Химеры просыпаются ночью

— Взять можно?..

— Ну да.

— А не радиоактивный?

— Бери, не бойся. Материнская аномалия у него была чистой.

— Сам добыл?..

— Врать не буду, хотя и хочу стать героем. Но нет, не сам. Купил. Самому туда соваться — самоубийство, чистой воды самоубийство.

— Позволь?.. — Митин взял артефакт.

Холодный, мягкий, и в самом деле похожий на глину. Внутри обрывки жухлой травы и камешки. Конечно, такой рекламировать не станут и на фоне чернобыльской трубы не покажут.

— Откуда он, с ЧАЭС?

Мартинсон заколыхался в смехе, радуясь неосведомленности коллег.

— Да какой там! На саму станцию вообще никто не суется, там уж год никто не был. Военные на вертолетах прорваться хотели — да так и сгинули. Но тщщщ… секретная информация. Я за нее подписку давал. Потом еще будто бы на танках хотели, но тоже никто не вернулся.

— Да что ж там такое творится-то?

— А вот это без бутылки точно не разберешься, — Мартинсон разлил всем по полной.

Выпили. Митин опасливо поглядывал на артефакт, лежащий теперь на газете между колбасой и килькой. Что-то зловещее таилось во всей его обыденности и невзрачности. Наверное, он меньше удивился, извлеки Мартинсон сияющий кристалл. Но именно в обыденности подчас скрывается самое страшное. А артефакта Митин боялся. Безотчетный страх перед неизвестным или что-то большее?

— А с чего ты взял, — спросил Михеев, — будто это не просто ком грязи из канавы тебе подсунули?

— Да нет, не ком грязи это…

И Мартинсон, взяв со стола остро отточенный нож, отер его от колбасного жира и на глазах пораженных коллег сделал глубокий разрез у себя на ладони.

— Ты рехнулся?!..

Кровь обильно потекла из раны, закапала на пол. У Митина мелькнула мысль: уж не двинулся ли Мартинсон умом, пока находился там…

Тот же тем временем взял артефакт и зажал в раненой руке. Ничего не происходило. Все молчали.

— И чего дальше? — не выдержал Михеев через минуту.

Вместо ответа Мартинсон разжал ладонь и вернул окровавленный артефакт в коробку.

Все невольно подались к разрезанной руке и…

Михеев раскрыл рот от удивления, Митин не поверил своим глазам и даже потрогал ладонь коллеги. Пореза не было. Только тоненькой ниточкой розовел едва приметный шрам. Глубокая рана затянулась буквально за минуту. Но невысохшие капли крови на полу и засохшие бурые разводы на ладони не позволяли усомниться в происходящем.

— Это же… это же… — Митин не нашел слов.

— Правильно, — торжествующе изрек Мартинсон, — это оно — чудо!

По словам Мартинсона, подобные образования в Зоне далеко не редкость, не то, чтобы на каждом углу залежами валялись, но за день вполне можно было насобирать с десяток. Правда, ценой за столь ценный урожай могла стать собственная жизнь. Артефакты не просто валялись на дороге, а находились внутри неких аномальных локальных областях с искаженной гравитацией. Дело осложнялось тем, что, пока артефакт пребывал в материнской аномалии, он практически всегда был невидим. Только случайность помогла выявить такие артефакты вообще. На вопрос же, чем опасна измененная гравитация, Мартинсон ответствовал просто:

— Разорвет на куски.

Тем не менее, в подробности он все же не вдавался. Отмахивался своей подпиской о неразглашении, а то и просто заявлял, что не знает. И было похоже на то, что не приукрашивал и не врал. Но косвенно подтвердил предположение Митина, что Четвертый энергоблок не причастен к образованию Зоны. На все же вопросы касательно инопланетной версии решительно отмахнулся:

— Хрень это все, это люди нагадили.

Сталкеров же он там не видел и даже не слышал о таких. Все замеры и забор материалов проводили сами ученые. Сам же Мартинсон, по его словам, из бункера вылезал редко, боялся. Всего пару-тройку раз за год углублялся примерно на полкилометра, но и того хватило с лихвой, чтоб «поседеть к черту от страха».

— Шагу не ступить без болтов. Бросишь — дальше пройдешь, поднимешь блот, снова бросишь, опять пару шажочков сделаешь. А то и болт вдруг в труху рассыплется. Только что летел — и вдруг нету его, только пшик — пыль.

Про мутации рассказывал. Нет, четырехголовых волков, о которых писали в газетах, не видел, но трупы громадных кабанов, поросших черной шерстью и якобы невероятной силы им привозили. И собаку-альбиноса однажды убитую приволокли. Собака совсем слепая, но, по словам очевидцев, абсолютно адекватно ориентируется в пространстве, даже аномалии порой обходит. Это как раз и заинтересовало. Высказывались даже предположения о телепатических способностях мутанта, но проводить опыты на трупе было не столь продуктивно, чем с живой особью.

Уже ближе к концу контракта им выдали прототипы детекторов, которые могли определять близость аномалии. Но как следует попользоваться ими Мартинсон не успел. Да и не хотел рисковать. За год в аномалиях погибло восемь ученых. И это только из его бункера. В соседних, говорят, не лучше дела обстояли. Конечно, можно было нанять вольных охотников за образцами, снабдив их новыми детекторами, только вряд ли кто-то из наемников будет сохранять тайну (сам Мартинсон вон, тоже не выдержал, немного лишку сболтнул, но только тщщщ…). Да и кто из них сможет точно определить, что действительно нужно для исследования, а что так, пустышка. Вот и продолжали ученые гибнуть в аномалиях.

— Это только временно, — сказал Михеев, — вот увидишь, скоро туда орды на заработки потянутся. Только клич кинуть. Слухи уже ведь были о сталкерах.

— Им там и дня не протянуть, — покачал головой Мартинсон, — станция там не при делах, а они не знают, с чем имеют дело, думают, что только с радиацией столкнутся. Хотя ты прав: долго Зоне в секретности не быть, думаю, через годик распечатают. Еще гляди, туристов снова водить будут.

— Не думаешь туда вернуться? — осторожно поинтересовался Митин. С одной стороны, ему самому ужас как стали интересны рассказы Мартинсона, с другой — он опасался, что группу снова закроют.

— Не-е-е… — замотал головой Мартинсон, — нечего мне больше в этой заднице делать. И никому не желаю там оказаться. И дожди там все время идут. А я ведь, ты знаешь, дождь терпеть не могу.

Образец № 1 — так про себя обозначили артефакт. И принялись изучать буквально на следующий день. Но…

Исследования эти практически ничего не давали, хотя действие его было налицо: регенерация живой ткани. Причем, практически моментальная. Даже самые страшные раны, нанесенные лабораторным крысам, он затягивал в течение пяти минут. Тем не менее, смертельные раны оставались таки смертельными и никого из животных оживить также не получалось. Не сращивал он и отрезанные конечности, хотя именно эта способность как будто бы должна была присутствовать.

Кроме регенеративного действия, артефакт не обладал никакими качествами. Интересно было, впрочем, что частички, легко отделяемые от основного куска, имели одинаковую силу воздействия, независимо от их размеров.

— Военные наверняка миллионы дали бы за столь чудодейственное средство от ран, — заметил Михеев.

После этого замечания Мартинсон стал прятать артефакт в сейф с кодовым замком.

Образец также не обладал радиоактивностью, как и заявлял Мартинсон в самом начале, так что первоначальная гипотеза о делении клеток, пусть и каким-то образом происходящем в нужном направлении, в результате облучения не подтвердилась.

Ничего не дали и рентгеновские снимки. Они нисколько не отличались от снимков обыкновенной глины, ради такого случая привезенной с загородного пруда самим Митиным.

При сильном нагревании, впрочем, артефакт напрочь терял все свои лечебные способности, не восстанавливались они даже после остывания. А вот заморозка до максимально доступных в лаборатории минус двухсот градусов никак на образец не действовала.

— Значит, — рассуждал Михеев, — дело тут не в самом молекулярном или атомарном строении, а скорее что-то химическое. Впрочем, точно мы это можем утверждать лишь после подробных спектральных анализов и молекулярных исследований.