Страница 129 из 144
Костер я предусмотрительно разложил недалеко от окна, и, хотя риск быть замеченным издали, от этого был выше, мне не грозила перспектива задохнуться или угореть во сне: дым уходил через проем окна в ледяную окружающую среду улицы.
Нужно было поспать; восстанавливать и беречь силы: кто знает, сколько времени придется блуждать по мерзлой Зоне с весьма скудными припасами. Кто знает, сколько впереди бессонных ночей, голодных и холодных дней скитания. Нет, теперь я не был тем неопытным юношей, что год назад явился сюда, еще до конца не отвыкнув от теплого дома и собственной комнаты. Но и матерым сталкером меня по-прежнему назвать было нельзя. Многого еще не видел, многого не испытал. Но одному ночевать в Зоне приходилось. Везло: ничего не случалось в те ночи. Даст Бог — переживу и эту. Или не даст. В моем ли положении вообще размышлять о Боге и просить его о чем-то. Отчего я стал таким — вот вопрос, который, наверное, задает себе каждый. Не только тот, кто находит удовольствие в убийстве, но вообще — каждый. Кто сделал его тем, кто он есть? И отчего точно такие же люди вокруг — другие? Среда ли делала человека или от рождения уготовано кому-то искать наслаждение в творчестве, кому-то в любви, иным — в одурманивающих веществах, ну а кому-то — таким, как я, — в растерзании себе подобных. Много раз я задавал себе этот вопрос. Сначала, когда делал вид, будто все нормально, — осторожно, даже боязливо. И сразу прятал вопрос глубоко-глубоко внутрь себя, даже не продумав его и на пару сантиметров вглубь. С годами же это становилось сильнее меня, и порой я с любопытством делал попытки разобраться. Но — нисколько не ужасаясь своего положения. Тогда меня пугала лишь перспектива быть пойманным, разоблаченным. Боялся ли я самого факта лишения свободы и пребывания в тюрьме или того, что тогда не будет нового материала для получения наслаждения? Видимо, и то, и другое. Если бы не училище, вряд ли я углублялся в себя так далеко. Таскал бы себе днем ящики в каком-нибудь магазине или на рынке, а по вечерам поджидал бы припозднившихся неосторожных прохожих, незатейливо оприходовал бы их, а потом напивался водки и шел себе спать. Образование — хотя бы и такое, что у меня, — подпитывало почву для размышлений. Этому же способствовали часы и часы одиночества. И порой мне казалось, что самоанализ ничуть не уступал фрейдовскому. Впрочем, с трудами Фрейда я был не знаком, лишь немного слышал о них, в самых общих чертах. Но почему-то казалось, что у меня получалось нисколько не хуже.
Но и это не помогало не только обуздать себя, но и понять, откуда берется этот зуд, эти навязчивые фантазии о вырванных кишках, выдавленных из черепа глазных яблоках, раздвинутых голыми руками надрезах до самого мяса… Психически нездоровым я себя не ощутил ни разу. Как и какого-то особенного или неадекватного отношения к себе со стороны окружающих. Значит, это все-таки не сумасшествие. Не было это связано и с какими-то конкретными переживаниями: зуд возникал спонтанно, и невозможно было вывести какую-либо закономерность в его появлении.
Хотя… Людка. Первое время меня постоянно тянуло к ней, а потом ко всем, кто был на нее похож. Белокурые волосы, темные джинсы. Будто спусковой крючок в мозгу срабатывал. Но только это было поначалу, позже я и сам не мог сказать, когда и после чего сработает механизм спуска. Думал, что в Зоне отпустит: новое место, экстремальные условия… Мозг переключится на что-нибудь другое.
Не переключился. Конец этому пришел бы только со смертью. С моей смертью.
Но в том-то и дело, что умирать я не собирался. Умирали другие. А теперь пришла моя очередь?
Разломанные куски мебели жарко дышали изнутри, при вдохе озаряли комнату неровным багровым — словно закатом, и тогда в окно врывался ледяной ветер, чтобы охладить огненный пыл. Костер делал выдох — комната погружалась в полутьму, пахло горелым деревом и еще чем-то; наверное, краской или лаком.
Я постоянно вслушивался в нарастающий рев ветра снаружи. Порой казалось, что там топчется какой-то мутант, пыхтит, скребется в стену. Но это был всего лишь ветер. Начинало клонить в сон — то ли от холода, то ли от скуки. Как я ненавидел в детстве моменты, когда отключали электричество в доме. Будто в Средние века погружались. Скуктоища наступала ужасная. Тем хуже было, если сидели без света поздним вечером. Приходилось либо рано ложиться спать, либо валяться в постели с открытыми глазами и исходить бессильной досадой на незнакомых электриков, будто бы по вине которых ты вынужден прозябать в темноте и скукоте: ни книжку почитать, ни телевизор включить. Зато какая радость была, если свет, наконец, давали!..
Здесь же электричество было достаточной роскошью, чтобы научиться его ценить. В большинстве своем сталкеры коротали вечера у костра за беседами, разбавленными водкой, либо приготовлениями к завтрашним вылазкам. Можно было, впрочем, наведаться в бар: одно из немногих мест в Зоне, где имелись свои бензиновые генераторы. Иногда бармен даже мог расщедриться на вынос телевизора, тем самым обеспечивая себе приток клиентуры. Там же и наладонники можно было зарядить — у кого они работали от батарей. Не бесплатно, конечно.
А сейчас — глухая тьма. Сиди у костра, мерзни, коротай темноту в одиночестве…
Я даже с грустью вспомнил освещенные уютным оранжевым светом внутренности нашего бара на Кордоне… Больше туда не вернусь.
Конечно, где-то там, на севере, куда предстоит мне выдвигаться завтра, имеются свои бары, свои точки скопления сталкеров… Но туда еще предстоит дойти, минуя метель и зараженные километры. Да и дойду ли?
Припомнилась страшная старинная сказка, про медведя на липовой ноге. Должно быть, это очень страшно было старикам: сидеть на печи в полной темноте и слышать, как на улице хрустит снег под липовой колодой, как рычит медведь свою страшную, однообразную песню… И от него никуда не деться, совершенно точно известно, что пришел он не случайно, но именно к этому дому, специально для того, чтобы…
Снова показалось, будто снаружи кто-то есть. Сначала подумал, что показалось, потому что сказку так некстати вспомнил. Но на этот раз ощущение чужого присутствия было почти стопроцентным. Даже чье-то тяжелое сопение будто бы послышалось. Внутри все похолодело: сейчас выпрыгнет — из окна или дверного проема…
Я отступил в темный угол комнаты, хотя нисколько не сомневался, что это ночное существо видит в темноте гораздо лучше меня, что темный угол мой для него все равно, как ярко освещенная комната.
Передернул затвор. Притаился.
За стенами надсадно шумел ветер. Потрескивал костер.
Так прошло несколько минут. Я уже начал надеяться, что только в очередной раз показалось, но в этот момент почти прямо под окном раздался отчетливый тяжелый хруст снега. Кто-то грузно передвигал толстыми, мощными ногами. И шаги были не человеческими. А еще через некоторое время послышалось глухое, утробное рычание, опускавшее все внутри живота.
Рычание повторилось. Я никогда не слышал ничего подобного. Неведомая и, судя по всему, громадная зверюга ходила вокруг моего дома. И, без сомнения, она чувствовала меня. Возможно, даже слышала мое дыхание и — вдруг — мысли. Так что совершенно точно знала, где я нахожусь.
Какая-то часть моего парализованного страхом мозга все-таки родила мысль: встать с подветренной стороны. Но я никак не мог сообразить, где она — эта подветренная сторона. Потом все-таки понял, что ветер колошматит в стену прямо за моей спиной, а зверюга ходит под окном, мой запах как раз бьет ей в морду. Едва передвигая ватными ногами, я пробрался к противоположному углу, теперь порывы ветра должны были бить мне навстречу. Здесь было не так темно, отблески костра проникали при каждом его вдохе, но я надеялся, что чутье у зверя лучше, чем зрение. Хотя надежда та была слаба: все-таки, снаружи находился ночной хищник, для которого ночь была естественной средой обитания.
А шаги тем временем то стихали, то возобновлялись, гнетущие, неспешные. Хищник явно зачем-то выдерживал паузу. То ли искал вход, то ли мой запах. И я держал под прицелом то черный дверной проем, то окно. По моим прикидкам, в окно ему сунуться было бы неудобно, так как пришлось бы сначала проломить раму, пусть и не особенно массивную, но все-таки — препятствие. Но кто мог заранее ответить за логику ночного хищника, если она у того вообще была.