Знакомьтесь: МУР

По соседству с Тверской частью, так сказать, под полицейским оком, размещались самые затрапезные трущобы — известные всей Москве Черныши, или Олсуфьевский дом. Управлял этим огромным, по тем временам, четырехэтажным домом с многочисленными надворными постройками и пристройками квартальный из бывших городовых. Ни в трущобы, ни в меблированные комнаты, которые содержала некая Чернышова, полиция не смела носа сунуть, побаиваясь управляющего, состоявшего одновременно порученцем для личных услуг при генерал-губернаторе.

По существовавшему в те времена порядку, установленному «отцами города», во время полнолуния — видна ли луна на небосклоне или прячется за густыми тучами — уличные фонари нигде не зажигались. Даже «губернаторская» улица утопала во мраке ночи. Известный писатель Борис Лавренев, обращаясь к юному поколению советских граждан, вспоминал свое детство. Есть в его воспоминаниях и описаний ночного российского города дореволюционной поры:

«Никакого света на улицах нет. Кромешная тьма. Лишь кое-где на пуховик пыли ложится бледная полоска света керосиновой лампочки, тускло горящей за окном в этот поздний час. В ночную тишину врывается вдруг отчаянный вопль: «Караул! Грабят!» Крик обрывается стоном, и снова тишина. Продолжая наш путь, мы неожиданно натыкаемся на лежащего в пыли человека. Он хрипло дышит. Зажигаем спичку и видим, что человек держится рукой за бок и между его пальцами текут струйки крови. Он еще жив, но глаза его уже тускнеют… Истекая кровью, ограбленный бандитами человек умирает на улице. Никто не поможет. Никто не рискнет выйти на улицу, боясь за свою жизнь. И зачем особенно беспокоиться? Это самое обычное ночное происшествие на этих улицах. Утром пройдет городовой, остановит проезжающего ломовика. Вдвоем они грубо, как мешок, бросят мертвое тело на подводу и свезут в морг».

Не удивительно, что в дореволюционную пору Москва с наступлением темноты цепенела в потемках. Улицы ее словно вымирали. Лишь редкие прохожие, спешившие под защиту собственных квартир, да какие-то подозрительные типы в подворотнях изредка попадались навстречу. Добропорядочный обыватель рано отходил ко сну. Зато оживали трактиры и кабаки, всевозможные притоны и тайные игорные дома, здесь жизнь начинала бить ключом.

А мы у Тверского бульвара свернем направо и продолжим наш путь от женского Страстного монастыря, который стоял когда-то на нынешней Пушкинской площади, через строй фланирующих раскрашенных девиц вниз по бульвару мимо широко известного дома свиданий Виноградова, где номера сдавались на час, полтора, два часа, до Петровских ворот и далее до Трубной площади.

Слева начинается скандально известный в полицейской хронике Цветной бульвар. Знаменит он был тем, что редкая ночь обходилась здесь без ограблений и даже убийств. По вечерам на бульвар выползали загадочные личности, отсиживающиеся в светлое время суток в своих вонючих конурах на Грачевке и в Арбузовских ночлежках, да стекались завсегдатаи подпольных картежных притонов и дешевых публичных домов, которыми славились Грачевские переулки.

Полиция не особенно беспокоила содержателей притонов, а подчас и покровительствовала им. При таком отношении представителей власти трущобный мир Москвы «благоденствовал» без страха и упрека.

От Цветного бульвара совсем недалеко до Сухаревского рынка. «Путеводитель по Москве и окрестностям» 1884 года свидетельствовал:

«Один из самых оживленных рынков Москвы — Сухаревка, куда по праздникам стекается масса народа за всевозможными покупками, начиная от старых сапогов и кончая золотыми и бриллиантовыми вещами и дорогой мебелью».

Более поздний путеводитель «По Москве и ея окрестностям» 1903 года подтверждал:

«Возле Сухаревой башни на площадях постоянно происходит торг и в палатках и с рук, но по воскресеньям вся площадь устанавливается в несколько рядов палатками и сплошь заполняется народом, стекающимся со всей Москвы».

Сюда устремлялись все, кто рассчитывал что-либо купить или продать, кому просто хотелось поглазеть на товар или прицениться на будущее, кто надеялся поживиться в карманах заезжих провинциалов или на лотках торговцев. Здесь можно было по дешевке купить, а затем ловко перепродать искусно подделанные под золото медные брошки, кольца, другие украшения.

На Сухаревку с утра спешили и те, кого ночью ограбили или обворовали. И частенько расчеты пострадавших оправдывались. Вся Москва знала, что Сухаревский рынок — основное место сбыта краденого.

Рынок занимал огромную площадь в пять гектаров, окруженную тесным кольцом магазинов, лавок, пивных, трактиров и просто распивочных. Но славился он на всю Россию своей толкучкой. Тысячи людей с утра и до позднего вечера толкались на пяти гектарах между сотен временных палаток и рядами разложенного прямо на мостовой старья. В этой толпе уверенно чувствовали себя десятки карманников, барышников и мошенников.

Недобрую славу рассадника преступности в Москве вместе с Хитровкой и Чернышами по праву делили Ермаковка в Орликовом переулке, Морозовка на Таганке, чердаки Бахрушевских домов в Козицком переулке, владения Солодовникова на 2-й Мещанской улице и десятки им подобных мест — средоточий бездомных и безработных, нищих и беспризорных.

Вот и окончилась наша воображаемая прогулка по центру дореволюционой Москвы с помощью старых московских путеводителей. Этот более чем двухмиллионный город в канун Великой Октябрьской социалистической революции был не только крупнейшим экономическим, политическим и культурным центром России, но и столицей российского преступного мира.

Дореволюционные издания нередко представляли Москву, в отличие от шумного и чопорного Петербурга, тихим и добропорядочным городом, а москвичей — двойниками героев бессмертных творений А. Н. Островского, сошедших с подмостков Малого театра. Однако в традиционно степенном купеческом центре России, с его богатыми лабазами, ухоженными церковными и монастырскими подворьями, за фасадом внешнего мещанского благополучия с кисейными занавесочками на окнах и геранью на подоконниках существовала и другая Москва. Многолюдная, с шумными рынками и грязными толкучками, сотнями кабаков и трактиров, вонючими ночлежками и притонами. Здесь царили свои нравы и обычаи, действовали свои законы.

Боярская, а позднее купеческая Москва еще со времен Ваньки Каина — знаменитого преступника, вымогателя и провокатора первой половины XVIII века, славилась своими «татями», «душегубами», аферистами. С годами в городе сложилась особая каста людей, живущих только преступлениями.

Советское правительство с первых же шагов социалистического строительства, наряду с созданием правоохранительных органов нового типа, уделило большое внимание организации изучения преступного наследия прошлого, живучести его в новых социальных условиях. В ряде крупных городов были образованы кабинеты и клиники по изучению преступности и личности преступника. Наиболее плодотворно работа эта проводилась в Москве, где к ней были подключены не только юристы, но и психологи, медики, ученые других специальностей.

Выводы и рекомендации ученых стали хорошим методическим подспорьем для службы уголовного розыска молодого Советского государства. Нам же работы криминологов тех лет помогают сегодня понять специфику ушедшего в безвозвратное прошлое такого негативного социального явления, каким была профессиональная преступность, и более четко представить то наследие буржуазного общества, в борьбе с которым складывался МУР.

Перелистаем страницы некоторых трудов того периода. Старейший советский криминолог М. Н. Гернет в предисловии к книге «Преступный мир Москвы» дает характеристику преступной воровской среде:

«Коль скоро преступления становятся профессией, с нею происходит то, что происходит со всякой профессией, что происходит во всяком труде. Профессиональная преступность знает разделение «труда» и бесчисленные категории «специалистов», знает своих «рабочих» и своих «предпринимателей», имеет свою «профессиональную» честь и свою «солидарность»».