Страница 43 из 66
С гор подули влажные, еще пахнущие морем ветры. На кубанскую равнину, изрытую окопами, исклеванную снарядами и бомбами, опаленную огнем, пролился теплый дождь. Наступила весна. Вскоре дороги подсохли. Холмы и равнины переоделись в защитное. С непостижимой быстротой зацвели сады. Казалось, еще вчера голая яблоня старчески качалась под ветром, растопырив кривые унылые ветви, усыпанные склеротическими утолщениями почек. А сегодня она уже весело кудрявилась бело-розовым цветом, благоухающая, юная, зацелованная пчелами.
Весна изо всех сил старалась скрыть разрушения, причиненные войной. Высокие травы поднимались над развалинами, закрывали черные пятна воронок. Глядя на молодые ростки, упрямо пробивающиеся сквозь выжженную снарядами землю, даже далекие от философии люди приходили к глубоко философскому выводу: жизнь нельзя ни уничтожить, ни победить!
Редакция еще раз переехала на новое место. Остановились в большой станице, заросшей садами. Тараненко и Серегин поселились в хатке с большим садом, по соседству с пустующим зданием школы.
Однажды, возвратясь из редакции после дежурства, Серегин расстелил под яблоней плащ-палатку и лег. Теплота весеннего утра, монотонный гул пчел и густой, хмельной воздух, настоенный на смолистых почках и яблоневом цвету, быстро сморили усталого корреспондента. Он уснул молодым, крепким сном, проснулся только к полудню и первое, что увидел, — знакомый уже вездеход возле школы. Девушки в солдатском обмундировании опять сгружали с него узлы, носилки, никелированные коробки, от которых на серую кирпичную стену прыгали солнечные зайчики.
Серегин с любопытством поискал глазами начальствующее лицо. Нашлось и оно, с той разницей, что «танки», мешковатую шинель и шапку-ушанку на Ольге Николаевне сменили теперь аккуратные брезентовые сапожки, темно-синяя юбка и летняя гимнастерка, перехваченная в талии поясом. Изменения произошли не только в одежде. Насколько Серегин мог заметить на расстоянии, Ольга Николаевна была чрезвычайно оживлена. «Знает Виктор или не знает?» — подумал Серегин.
Он отнес плащ-палатку в хату и пошел в редакцию. На широких пригретых солнцем улицах было пусто и тихо. Зато вверху, в слепящей голубизне весеннего неба, уже несколько дней стоял комариный звон. Время от времени однотонность этого звона нарушалась: высокая нота вдруг срывалась вниз и, достигнув басового регистра, снова начинала подниматься с захватывающим душу воем. Изредка раздавался сухой треск, будто в небесных сферах раздирали коленкоровое полотнище. Как ни старались журналисты, разглядеть самолеты им не удалось: бои шли на больших высотах. Лишь иногда возникал вдруг дымный хвост, и самолет метеором падал где-то в степи.
Немцы бросили на Кубань огромную воздушную армию. Однако немецкие «ассы», как шутили теперь, оказались не на высоте. На высоте были советские летчики. Именно в эти дни стали известными имена Покрышкина, Глинки и других…
В просторной деревянной хате с крылечком, в которой помещалась редакция, было прохладно. Тараненко диктовал передовую. Фоторепортер Васин сидел за столом и сочинял текстовки к снимкам. Должно быть, у него что-то не ладилось, потому что, заглядывая в растерзанный блокнот, он бормотал:
— Слева направо: первый — Тарасов, второй — Нуралиев, третий — Перепечко… А откуда же четвертый? Мамочка родная, четвертого не должно быть!
Увидев Серегина, Тараненко прервал диктовку.
— Долго спишь, старик. В твоем возрасте уже надо страдать от бессонницы.
Серегин лукаво ухмыльнулся: по всем признакам, Тараненко еще не знал. Марья Евсеевна не упустила возможности поговорить.
— Что вы, Виктор Иванович! — воскликнула она. — Мише надо спать не меньше восьми часов в сутки. Нормальный сон в его возрасте имеет огромное значение!
Марья Евсеевна прекрасно знала, что Серегин не любит, когда напоминают о его молодости.
— Я знала одного профессора Розанова, — без остановки продолжала она. — Очень известный профессор. Представьте себе, он сделал открытие, что человеку сон вообще не нужен. И решил доказать это на собственном опыте. Представьте себе, находится он сутки в своей клинике — и не спит. Вторые сутки — не спит. Дежурные врачи, сестры, санитары в панике. Представляете, им хочется спать, а он ходит. На четвертые сутки зашел он в свой кабинет. Стали к нему стучаться — не отвечает. Вошли, а он, представьте себе, сидя за столом, спит. Еле-еле на другой день проснулся. Вообще среди ученых так много оригиналов. Жена Розанова, Клавдия Тимофеевна, очень симпатичная женщина, бывало, рассказывает мне…
Очень интересно, — деликатно перебил ее Тараненко, — но остальное вы расскажете после работы. Ты, старик, садись, вычитывай эти материалы. Это на завтра. А мы на чем остановились? Ага! Продолжайте: «Как должен был поступить в этой обстановке командир роты? Согласно уставу, он…»
Кончив диктовать, Тараненко стал править передовую. Некоторое время в комнате стояла сосредоточенная тишина.
— Н-да, — нарушил ее Серегин, — и вот спал я и видел чудный сон.
— Что же ты видел? — рассеянно спросил Тараненко, укладывая выправленную передовую в папку. Марья Евсеевна с любопытством повела востреньким носом.
— Я тебе по дороге расскажу, — ответил Серегин и, заметив на лице машинистки разочарование, невинно добавил — А то мы будем мешать Марье Евсеевне.
На улице Серегин, которого так и распирало желание поскорей обрадовать Тараненко приятной вестью, снова сказал:
— Очень интересный сон мне приснился. А пробуждение было еще интересней, — он сделал загадочное лицо.
Тараненко внимательно посмотрел на Серегина.
— Гм, скажи на милость, а может быть, ты еще не совсем проснулся? Что же такое могло тебе померещиться? Выкладывай!
— Будто бы в школе рядом с нами разместился госпиталь. Я вхожу в него и вижу…
— Ольгу Николаевну? — невозмутимо подсказал Тараненко. — Ну, и что ж тут такого?
— Для меня ничего.
— И для других тоже, — с той же невозмутимостью продолжал Тараненко, — Ольга Николаевна работает в госпитале, ее легко увидеть не только во сне. Вот если бы ты сказал, что встретил одну гражданскую девушку, которая жила с нами по соседству, это было бы интересно! А, старик?
— Да, Виктор, — Серегин вздохнул, — исчезла та девушка, и следа не найду.
— Может, ты бы съездил куда надо, там узнал? — с щедростью счастливого человека предложил Тараненко.
Серегин покачал головой.
— Единственный человек, который мог сказать мне о ней, — подполковник Захаров, — уехал из армии. А больше спросить не у кого.
— Ну-ну, старик, не теряй надежды, — Сказал Тараненко.
— Ага, вот хорошо, что вы пришли! — воскликнул Станицын. — Посмотри-ка, Виктор, это рисунок на твою полосу.
Тараненко критически посмотрел на рисунок, изображающий бойцов, идущих в атаку.
— Не годится, — сказал он после минутного размышления. — Идея правильная, а выполнено вяло: одухотворенности в бойцах не видно. И потом он же винтовку неправильно держит: приклад должен быть у бедра, а не подмышкой. Нет, не годится!
— Вот это и я ему говорил, — удовлетворенно сказал Станицын.
Художник Борисов озабоченно наморщил лоб. Создавая этого человека, природа нарисовала черты его лица размашистой кистью: подбородок, губы, нос, брови — все было у него очень крупных размеров. Закончив свое творение, природа, вероятно, небрежно отряхнула кисть, и на шею и щеки Борисова упали крупные брызги родинок.
Хотя Борисов был в армии уже больше года, он оставался глубоко штатским человеком, плохо разбиравшимся в военном деле. Однажды он нарисовал артиллериста со снарядом в руках. На этом снаряде, как и на других, аккуратно сложенных рядом в штабель, медные пояски были изображены прорезанными, что бывает только у снарядов, прошедших нарезку ствола, то есть выстреленных. Никто в редакции этого не заметил, но в ближайшие дни было получено десятка два писем, в которых читатели обращали внимание редактора на промах.