Делай со мной что захочешь

— Да ну их к черту, мне плевать, кто меня любит, кто не любит, — сказал Джек. Он как-то странно улыбнулся, продолжая изучать приглашение. Теперь в этом доме живет некто по имени Стейнер — уже не Стелин, хотя фамилия и похожая, — вот вам еще одно совпадение. До чего же он терпеть не мог драм, мелодрам, преувеличений! Он сказал: — Я взялся вести дело Доу не потому, что он мне нравился или не нравился: я занимаюсь юриспруденцией не ради приятных эмоций. А на этот прием я поеду. Пусть посмотрят на меня, если хотят, — я согласен.

— Но эти люди… я ненавижу их, я в точности знаю, что они собой представляют, — сказала Рэйчел. — Теперь они вдруг устраивают шум вокруг Мереда Доу, когда уже поздно, — а ведь у нас тут, в Мичигане, десятки таких дел, людей сажают на десять, пятнадцать лет по высосанным из пальца обвинениям… Так почему же Доу вдруг стал так им важен? Сегодня — целая полоса о нем в газете со множеством подписей, а назавтра — у нас в почтовом ящике это приглашение… А когда наш комитет нуждался в помощи, когда ты нуждался в помощи, всем было наплевать, — с горечью сказала она.

Джек рассмеялся.

— Такова жизнь, — сказал он.

Они оба поехали на прием, но прибыли с опозданием, так что Джеку пришлось оставить машину в полумиле от дома. На аллее, ведущей к дому, не было тротуара, и, пока он и Рэйчел пробирались к подъезду, мимо десятков огромных дорогих автомобилей, у обоих нарастало раздражение.

Никто их не остановил, и они вошли в открытую дверь.

Черный дворецкий спросил Джека, что бы он хотел выпить, и Джек, бросив: «Что угодно», — стал осматриваться.

Это был действительно дом Стелина, который теперь принадлежал другим супругам, — муж был человеком не менее преуспевающим, чем Стелин, — и сейчас, очутившись внутри, Джек с удивлением подумал, почему он почти не чувствует волнения. Точно он пришел к себе домой. И он получил карточку с отпечатанным приглашением и несколькими словами, обращенными лично к нему, — он, Джек Моррисси, Джек, сын Джозефа, сам Джек… его пригласили сюда, он находился здесь на законном основании, как гость. Он рассматривал всех этих незнакомых людей, даже не потрудившись снять солнечные очки. Он испытывал лишь легкое смущение, отчасти болезненное, отчасти приятное сознание, что он здесь единственный мужчина в белой рубашке и галстуке.

Рэйчел, в брюках и мужского покроя рубашке, простоватая, еще менее подходящая к окружению, чем сам Джек, с вызывающим видом, без улыбки разглядывала толпу.

— Ты видишь кого-нибудь знакомого? — спросила она Джека.

От группы, стоявшей неподалеку, отделилась женщина и направилась к ним. Она внимательно смотрела на Джека, и губы ее постепенно расплывались в улыбке, словно она не была уверена, что знает его, или затягивала признание.

— Вы будете?.. Вы ведь Джек Моррисси, верно? — сказала она. Затем представилась, пожала руки Джеку и Рэйчел и, пригнувшись к Джеку, серьезным, злым шепотом поведала, что очень им восхищена и очень тяжело переживает дело Доу и несправедливость приговора, а эти траченные молью детройтцы, эти окаменелости, ископаемые, живые мертвецы или ходячие трупы, в чьих руках, однако все еще находится власть, — эта клика, к которой принадлежит и судья Куто… Джек не мог решить, сколько ей лет — возможно, сорок, возможно, пятьдесят. От нее исходил запах горячей плоти, а вид был такой же неистовый, какой бывал у Рэйчел, только она была увереннее в себе. Она продолжала говорить, обращаясь к Джеку и Рэйчел, а Джек потягивал виски и время от времени бросал в рот орешки из серебряной чаши, стоявшей, как он заметил, на столике поблизости, и даже не трудился проявлять интерес к тому, что говорила женщина.

Моррисси в доме Стелина через много лет преспокойно поедает орешки из серебряной чаши. Он здесь на законных основаниях, он приглашен в гости. И ест пригоршнями дорогие орешки.

Он заметил, что и другие нервно жуют орешки; заметил орешки, рассыпанные по полу, втоптанные в черную шкуру на полу. Беседа с этой женщиной, такой шумной, воинственной, неистовой, начала утомлять его, и он бочком ретировался, оставив ее с Рэйчел.

Затем к нему подошел мужчина — сам Мортон Стейнер: он явно обрадовался, заметив Джека. Вид у него был удивленный. Они обменялись рукопожатием.

— Я не думал, что вы приедете, — сказал он.

Рэйчел не потрудилась подтвердить, что они принимают приглашение: она ведь до последний минуты старалась отговорить Джека. Стейнер подвел Джека к одной из групп, где все были рады познакомиться с ним и одарили его теплыми сочувственными улыбками — мол, все вас знаем. Местная знаменитость — Моррисси — совсем как его отец. Джеку удалось взять себя в руки и с улыбкой поздороваться со всеми, хотя эта процедура обмена рукопожатиями, и улыбками, и заверениями в том, что чрезвычайно рад, была ему внове: ведь эти люди были так непохожи на его друзей. На их расспросы он отвечал коротко, сухо и даже несколько гордился тем, что ведет себя не как все: ему нравилось быть хозяином положения — пусть этим людям хоть на несколько минут станет не по себе. Он любил быть хозяином положения — и когда шел ко дну, и когда он побеждал. Почему бы и нет?

Адвокат по имени Кокс, специалист по налоговым вопросам, имевший богатых клиентов и сам человек богатый, который еще два-три месяца тому назад не стал бы и знаться с Джеком Моррисси, теперь сам представился ему и даже положил на плечо руку. Нескольким внимательным слушателям он скороговоркой пересказал дело Доу, подчеркивая, ще Джек держался верно, где — неверно, а где — спорно, однако… Джек слушал его вполуха — он уже научился этому. И, однако же, его не могло не удивлять, что в этой огромной гостиной, где столько незнакомых людей, он вроде бы всем нравится. Нравится совершенно чужим людям. Впрочем, даже некоторые его друзья стали лучше к нему относиться после того, как он провалился. Кокс, смуглый, красивый, раскрасневшийся, с возмущением пересказывал основные этапы процессы, на котором он присутствовал; он сказал Джеку, по какому замечанию Куто он, Кокс, понял, что предстоит, — интересно, а Джек это уловил?.. Джек сказал — нет, в общем нет: не мог он изобразить себя таким пророком. А Кокс продолжал говорить, казалось, все больше распаляясь гневом. Слушатели возмущались вместе с ним. Их негодование проявлялось бурно и неприкрыто, словно все они были друзьями Доу, или друзьями Джека, или давними заядлыми врагами Куто и детройтских правителей. Джек не трудился даже отвечать. Сейчас, когда его постигло поражение, он им всем нравился, но приятным он не станет. Он предпочитал быть прежним Моррисси, которого не любили и который не был приятным, а был самим собой.

— Как только вы выпустили его для показаний, вам был конец, — сказал Кокс. — С другим ответчиком все бы могло еще выгореть… но Доу слишком сумасшедший, слишком наивный. Я подозреваю, что вам, мистер Моррисси, не так уж часто приходилось иметь дело с наивными людьми?..

Все рассмеялись, кроме Джека. Он не рассмеялся. То, что сказал Кокс, было точно, блистательно точно, но он промолчал. А Кокс поспешно продолжал:

— Нет, нет, хотя, возможно, это была тактическая ошибка — так это и оказалось в действительности, но с моральной точки зрения все было безупречно, это был триумф морали. Никто не сумел бы держать его в узде — в этом, возможно, все и дело: он вел Ъебя так наивно, так искренне, что сразу вылезло, какой комедией был весь суд. С моральной точки зрения, вы не допустили никакой ошибки. Возможно, вы знали, чем все кончится?..

— Нет, — сказал Джек. — Все мои ошибки были от неведения.

Маленькая брюнетка протиснулась в их кружок.

— Вам не следовало так сдерживаться! — воскликнула она, завладевая рукою Джека и стискивая ее одновременно сочувственно и нетерпеливо. — Да разве справедливый суд возможен сегодня в нашей стране… Суды — это же настоящая издевка… Вам не следовало, мистер Моррисси, подыгрывать их грязной игре…

— Ну вот что, Гильда, — встревоженно прервал ее Кокс, — ты же знаешь, что это не…