Страница 3 из 77
Дедуля чуть не подавился — не знал, что сказать, а потом повернулся к кюре Годону, который в это время перемешивал густую похлебку:
— Нет, ты видишь, к чему такое приводит, Годон? Незачем было так рано ей их показывать! Этот ребенок умеет считать, представь себе!
— Полковник, ты мне надоел. Сам, между прочим, Бог знает что говоришь при этой малышке, увидишь, тебе опять от жены влетит!
— Ну, так, Дедуль, где остальные-то?
Кюре присел на корточки.
— Их было слишком много, понимаешь? И мне пришлось… ну… пришлось отдать нескольких…
— Да ты же мне сам вчера сказал, когда я хотела взять такого маленького черненького с пятнышками, что их еще рано забирать от матери — таких крошечных… Ты сам сказал!
Мужчины вздохнули.
— Вот видишь, к чему приводит желание приучить ребенка «научно» мыслить? К появлению идиотских вопросов!
— Вовсе нет! — с полоборота завелся Дедуля. — Вот уж нет, так нет!
И они, как обычно, стали препираться. Они еще в школе вместе учились, Дедуля и кюре, что совсем не помешало Дедуле стать безбожником, а Анри Годону — святошей из святош! Конечно, все любили кюре, и даже будущего малыша назовут Анри в его честь, но… Какое счастье, что мы-то ведь Дестрады, а не Годоны! — подумала Элоиза.
Она потянула священника за сутану:
— Скажи, Дядюшка Кюре, куда ты все-таки подевал еще десять штук, которых тут не хватает? Если не собака их съела, может, ты сам их съел? По очереди.
На лице аббата сменились все оттенки радуги. Бедный, бедный Дядюшка Кюре, он завертелся, как волчок, и, поскольку Элоиза никак не хотела от него отцепиться, вырвался, галопом пронесся по паперти и влетел в церковь, крича на ходу: «Иди домой, детка, и спроси у своей мамочки!»
Элоиза застыла в дверях — ей не разрешалось одной выходить на улицу, потом вернулась к Дедуле и проворчала:
— Этот Дядюшка Кюре, он совсем как добрый Боженька, никогда не отвечает, если задать вопрос по делу.
Все в порядке, мама в больнице, там у нее вынут ребеночка из живота.
Но точно-то не скажешь, что это будет именно братик, так Бабуля уверяет: «Эта бедняжка Элен такая невезучая, уж и не знаю, кого она нам преподнесет!» А один раз пригнулась и так ядовито спросила:
— А если сестренка, что станешь делать, Элоиза?
— Ничего, — спокойно ответила Элоиза, сверля Бабулю взглядом. — Мама ее съест, как кошка или собака, потому что мама — высшее млекопитающее, нечего и волноваться…
Это заявление ошарашило бабулю Камиллу. Но, ей-богу, она бы куда больше изумилась, если б услышала, что Элоиза пробурчала себе под нос — насчет милой женщины, которой лучше всего было бы в свое время слопать саму Камиллу!
Назавтра Элоизу повели в больницу повидаться с роженицей. Но она сразу бросилась к колыбели с ребенком, только махнув в сторону матери рукой: «Привет! Тебя распузырили?»
Младенец оказался красным, кожа у него слегка шелушилась, на закрытые глазки падали пряди черных волос. Он дрых с довольным видом, прижав кулачки к щекам.
— Это точно мальчик? — спросила Элоиза.
— Можешь не сомневаться!
— Хочу посмотреть! — потребовала Элоиза, которую долгий жизненный опыт научил с осторожностью относиться к бездоказательным утверждениям.
— Хорошо, сейчас как раз время поменять ему пеленки, — улыбнулась нянечка, — идем со мной.
Бабуля Камилла чуть в обморок не упала:
— Господи, что за ребенок! Нет, я не понимаю, как вы ее воспитываете!
В детской комнате нянечка быстро распеленала Анри, убедилась, что бинт вокруг животика хорошо прилегает: «Надо, чтобы у него был красивый пупок, ямочкой, как у тебя!» Потом она нажала пальцем внизу животика, и Анри выпустил в воздух высокую струю.
— Вот видишь, малышка, это мальчик! Скажи, тебе братишка-то понравился?
Элоиза наклонилась к младенцу, хорошенько всмотрелась в него и вздохнула:
— Надеюсь, с возрастом он станет красивее! — Но пощекотав ему пяточку и потрогав тоненькие пальчики, которые сразу же сомкнулись вокруг ее пальца, шепнула: — Ритон, ты же лапочка! — Ритон пускал слюни, что-то пищал, выгибался, открывал ротик. — Совсем как карп, — сказала Элоиза, на которую произвели сильное впечатление рыбы в замке Шантильи.
Все втроем они вернулись к маме — Элоиза с неудобно вывернутой рукой, потому что палец ее так и остался зажатым в кулачке малыша.
— Ну-ка, где нам тут дадут пососать? — воскликнула нянечка.
Мама расстегнула рубашку, прижала к себе Ритона, и он сразу же впился в сосок и стал жадно сосать.
Элоиза смотрела во все глаза:
— Это вы его научили так есть?
Тут все расхохотались.
— Да ты точно так же сосала, знаешь, — ласково сказала мама. — Этому не учат, это детишки инстинктивно делают. И ты тоже была маленькая обжора.
Элоиза скривилась:
— Да я терпеть не могу молоко!
— Ну, положим, это молоко ты любила! — заявил папа, готовый уже бежать отсюда: он не выносил больничных запахов, у него от них начинал живот болеть. — А теперь нам пора домой, пусть мама и братик отдыхают.
Дома Элоизе пришлось кое-что обдумать.
— А когда мне дадут его подержать? — спросила она в конце концов.
— Ты еще слишком мала, уронишь.
— Но я же не собираюсь носить его по комнате, хочу просто подержать на руках, совсем немножко.
Дедуля через стол наклонился к ней:
— Я тебе помогу. Вот увидишь, ничего тут нет трудного.
И когда мама с Ритоном вернулись из родильного дома, Элоиза первым делом уселась в кресло и принялась терпеливо ждать. Мальчик выглядел уже получше. Она протянула руки:
— Посмотри, мама! Я села глубоко-глубоко в кресло, я его буду хорошо держать.
Мама прижалась коленками к коленкам Элоизы и осторожно положила малыша ей на руки:
— Знаешь, он еще не видит, но если ты прижмешься щекой к его щечке, то он тебя унюхает и потом будет узнавать по запаху…
Папа суетился с фотоаппаратом, а Бабуля только усмехалась:
— Ну, конечно, мне его и не подумали предложить…
— А вы подумали о том, что надо прежде руки помыть, Бабуля?
Камилла в гневе вышла, хлопнув дверью, а Элоиза тем временем уже шептала на ушко братцу: «Ритон, ты мой самый любимый…» Она лизнула его щечку, пощекотала под подбородком. Ритон заерзал у нее на коленях, и пузырь у него на губах надулся большой-пребольшой.
Потом он как следует дернул сестренку за волосы, чуть не выдрав целую прядь, блаженно рыгнул и прикрыл шелковыми ресничками свои — уже черные! — глаза, продолжая вертеться на коленях Элоизы, которая старалась прижать его к себе покрепче, шепча ласковые словечки: «Мой Ритончик, ничего не бойся, я-то уж точно тебя не съем!»
Когда они с мамой стояли у колыбельки, куда уже уложили малыша, мама осторожно спросила:
— Значит, ты его любишь, твоего хорошенького братика?
— Нельзя сказать, что он хорошенький, — честно ответила Элоиза, — но любить, конечно, люблю!
Дедуля подумал, что у него-то самого брат, да и то сводный, появился, когда ему самому уже четырнадцать стукнуло. Тот был ничуть не красивее Ритона, но он бы не решился так прямо об этом сказать. Впрочем, никто его и не спрашивал.
Когда нужно было, чтобы громогласно гневающийся из-за двухминутного ожидания бутылочки с соской Ритон замолчал, на помощь звали Элоизу. Она сразу же прибегала, укладывала малыша себе на колени и рассказывала ему на ходу сочиненные бессмысленные истории, а то и просто говорила какие-то отдельные слова, что-то там мурлыкала, и он начинал веселиться и ворковать, а она смеялась… Она постоянно опекала его. А как-то объявила, что готова обернуться вокруг него, чтобы защитить: «Эти младенцы, которые родятся без скорлупы, такие хрупкие, Дедуля, ты себе и представить не можешь».
— Понимаешь, — размышляла вслух Элоиза, — я совсем не хочу быть млекопитающей. Я бы хотела, чтобы у меня родились совершенно готовые дети. Как ты думаешь, я — потом, когда вырасту — смогу иметь совершенно готовых детей? В таком случае я бы имела право еще и выбирать их…