Страница 29 из 73
Заметны мы ему, хотя бы кое-как.
И не дурак, и не подлец, и не простак,
он просто так, как Сфинкс, на нас взирает.
В нём есть душа, но, к сожалению, не он
избавит от губителей Державу.
Он сам из бывших, он Пигмалион,
что сотворил Свою Невнятную Управу.
И, слава Богу, не косноязык,
но косноправ, лишён величественной цели.
В однообразной суете летят его недели.
Ко лжи придворной он давно привык.
Нечёткие, таинственные знаки
он чертит пальцами на полированном столе
в Париже, в Риме, в Лондоне, в Кремле --
российские кривые Зодиаки,
как будто хочет их подправить на успех.
Но результаты те же. Как у всех.
И часто вижу я в глазах его мученье.
От несвершившегося своего значенья.
25
. . . . . . . . . . . . .
26
А потом меня пытали, как учился я гитаре,
каково соотношенье упражнений и таланта.
Я поведал об уроках, что мне дал учитель старый,
как твердил он мне вседневно, чтобы стал я музыкантом --
27
"Светлый мальчик, уловивший гениальные созвучья,
отдающий этим нотам свою нежную печаль,
свою юность, своё сердце, свои чувства у излучин,
изливающихся в вечность, мне тебя немного жаль.
Принесло тебе аллегро боль в кистях, ломоту в пальцах...
Ты изведал страх пассажей и триоль, и флажолет...
И с восторгом о коллегах, живших некогда скитальцах,
вспоминаешь, презирая звон бокалов и монет.
Бескорыстно и беспечно предпочтя труды и муки
всем мальчишеским забавам, играм, песням и кострам,
ты узнаешь -- это Боги музыкальные науки,
как сердечное лекарство, принесли в усладу нам.
Нежный мальчик, ты в начале своего дивертисмента
и не знаешь всех несчастий, что выносит музыкант,
как иссохнувшее сердце напоят аплодисменты,
как завистливым коллегам будет страшен твой талант,
как наивно раздавая свои тонкие секреты,
будешь ты порой осмеян, опозорен, обвинён,
28
как посредственный и ловкий уведёт твою Одетту,
как ты подлостью лишишься золотых своих корон.
Ты не знаешь, как из сердца, родника любви священной,
потекут в сердца другие ноты, золотом полны.
Души тёмные осветят слёзы яркие мгновенно,
избавляя их от боли, от неволи и вины.
И услышит эти звуки утомлённый бедный странник,
не нашедший ни приюта, ни привета на пути.
Ты назначен, как спаситель для него, как вечный данник.
Так играй, покуда в силах, и прости его, прости.
И услышат твои пьесы одураченные властью
и бездарными певцами, что с шутами спелись впрок.
И запомнят кантилену, что играешь ты со страстью,
и заучат с наслажденьем гармонический урок.
Смелый мальчик, не печалься и трудись, трудись играя.
Эти сладостные звуки, умирая, повторяй.
Смерть таких, как ты, не любит и не ждёт земля сырая.
Для тебя -- Любовь и Вечность и зелёный, синий край.
29
Жизнь рабам гармоний тонких предусмотрена вторая.
Ты пока ещё не знаешь мастерства жестокий Рай".
30
О Лермонтове вспомнили, Рембо сравнили с ним.
Талант такой был им необъясним.
Так смутно видит юность красоту и обаянье,
так тонкость чувств невнятна молодым,
что странно, как мы в юности творим
порою совершенные созданья.
Как возникают строки, что в литературе
становятся великим образцом,
национальной гордостью -- лицом,
открытьем в мировой культуре?
И молодой художник, юноша, малец
так отражает Нацию и Веру,
что сотни лет подобному примеру
маститый, мудрый следует творец.
Увы, при скромности конечных результатов
становится он больше знаменит,
чем юный гений, что способен заменить
весь опыт ремесла тяжёлый и богатый.
Из этого нам ясно лишь одно --
твори, как детям в простоте дано.
31
Читатель, если ты вернёшься несколько назад,
то можешь вспомнить -- я обмолвился про Ад,
что жил в душе Андрея постоянно,
и что увидеть эту пропасть не сумела Анна.
Когда сгустились сумерки, увёл её он в дом,
сел, помолчал и так сказал потом
"Ты знаешь, Анна, у меня порок банальный,
но всё-таки настолько драматичный,
что я не знаю, как сказать тактично,
чтобы тебя не испугать". -- "Звучит не тривиально.
Валяй, Андрюшенька, я знаю твои шутки...
Но только поцелуй меня сначала.
Ты по ночам работаешь. Головушка устала?"
"Нет, милая, произнести мне это жутко.
Но должен я быть честен. У меня кончается зарок.