Страница 14 из 79
— Но позволь, — заметил командарм, — ведь одной только лампочки недостаточно для телепередачи?
— Да, но это была не обычная лампочка — в нее были вмонтированы мельчайшие фотоэлементы и все остальные детали телепередатчика. Таким образом, лампочка освещала объект передачи, а фотоэлементы превращали освещенное изображение в электрические сигналы и передавали их по специальной проводке в землянку с приемной телеаппаратурой.
— Откуда же, однако, появилась у них эта проводка? — удивился командарм.
— Она ниоткуда не появилась. Вы же знаете, что штаб инженерных войск разместился в землянке, в которой раньше был штаб фашистского полка. Уходя, немцы оставили эту проводку вмонтированной в электрокабель, и, поскольку кабель этот был вполне исправен, электрик штаба инженерных войск, не задумываясь, использовал его для освещения штаба. Точно так же была использована брошенная гитлеровцами совершенно исправная электростанция. Способствовал ли электрик шпионам невольно или преднамеренно, пока неизвестно. Мы уже арестовали его, но допросить еще не успели.
— Но как же все–таки удалось вам нащупать шпионов?
Генерал Погодин достал из папки фотографию топографической карты с нанесенной на ней обстановкой, положил ее перед командармом и стал объяснять:
— Когда мы проявили этот снимок, найденный у убитого радиста, о котором я вам докладывал, то нам удалось установить, что он был сделан под углом в семьдесят пять градусов. И вот капитан Астахов, занимавшийся расследованием этого дела, принялся рассуждать. Он допустил, что угол этот мог получиться при двух положениях: во–первых, если бы карта лежала на горизонтальной плоскости, а фотоаппарат при съемке был наклонен к ней под углом в семьдесят пять градусов; во–вторых, он допустил обратное положение, то есть что аппарат при съемке мог быть строго перпендикулярен к горизонтальной плоскости, а карта наклонена под углом в семьдесят пять градусов. Результат при этом был бы один и тот же.
Погодин перелистал какие–то документы в своей папке, нашел чертеж, подал его командарму и продолжал:
— Установив это, Астахов принялся изучать чертеж стола Кедровой и обнаружил, что рабочая плоскость его наклонена как раз под углом в семьдесят пять градусов. Это и заставило капитана укрепиться в подозрении, что лампочка, висевшая над чертежным столом и служившая сильным источником света, являлась в то же время и телепередатчиком, то есть, по существу, выполняла роль фотоаппарата. Следует отметить также, что наклон чертежного стола Кедровой очень мешал шпионам. Они уверяют даже, что он испортил им многие донесения.
— Молодец капитан! — восхищенно воскликнул командарм. — Вызвать его ко мне немедленно!
Так как Астахов был поблизости, он тотчас же явился на вызов.
Командарм внимательно посмотрел в его серые глаза и крепко пожал руку.
— Так вот вы какой, капитан Астахов! — сказал он, будто впервые увидел капитана, хотя знал его уже не первый год.
Помолчав немного, все еще пытливо вглядываясь в Астахова, командарм медленно повернулся к генералу Погодину:
— Как хочешь, Михаил Алексеевич, а я совершенно убежден, что глубокая вера в наших генералов, офицеров и солдат помогла капитану Астахову верно решить задачу. Ведь если бы он стал подозревать каждого из них, кто знает, сколько бы времени это отняло и как долго смогли бы в связи с этим фашистские шпионы пользоваться своей телевизионной установкой!.. — Командарм снова протянул Астахову руку и энергично потряс ее: — Ну, спасибо, товарищ капитан!..
*
А жизнь армии между тем шла своим чередом. По–прежнему войсковые разведчики вели наблюдение за передним краем обороны противника, продолжали сосредоточиваться войска, штабы завершили разработку новой операции. И вся эта напряженная, но скрытая деятельность должна была вылиться вскоре в сокрушительный удар по врагу. Но даже и тогда почти никто не должен был знать о другой, молчаливой, невидимой и никогда не прекращающейся войне, в которой было не меньше напряжения и опасностей, чем в той большой войне, которую вела вся Советская Армия и успех которой очень часто зависел от этой маленькой войны, происходящей в тишине.
1946
Взрыв произойдет сегодня
Предупреждение Хмелева
В дверях появился седой бородатый мужчина в брезентовом плаще. Высокий, слегка сутуловатый, он будто нес на плечах своих непосильную тяжесть. Широкое, с крупными чертами лицо его казалось усталым.
— Разрешите, товарищ Дружинин? — низким, чуть–чуть глуховатым голосом спросил он.
Секретарь райкома партии молча кивнул. Он хорошо знал старика Хмелева еще в довоенные годы.
Хмелев твердым шагом подошел к столу, попросил разрешения сесть.
— Да, пожалуйста, — с любопытством разглядывая старика, ответил Дружинин.
— Я не оправдываться к вам пришел, Владимир Александрович, — взволнованно произнес Хмелев, — -хотя и знаю, что мне теперь не очень–то доверяют.
Большим клетчатым платком он вытер пересеченный глубокими морщинами загорелый лоб, вздохнул и произнес, чуть понизив голос:
— Я к вам по очень важному делу… — Помолчав, будто собираясь с мыслями, добавил: — Пришел предупредить вас.
— Предупредить? — Владимир Александрович резко поднял брови.
Хмелев спокойно выдержал пристальный взгляд Дружинина и сказал:
— Я знаю, что вы только что из области вернулись. Надо полагать, директивы важные привезли?
— Какое это имеет отношение к вашему предупреждению? — насторожился Дружинин.
— Прямое. Я хочу сообщить вам, что один из краснорудских заводов заминирован. А ведь их, наверно, скоро будут восстанавливать.
— То есть как это заминирован? — не понял Дружинин.
— Фашисты поставили на одном из заводов мину замедленного действия, — пояснил Хмелев.
— Откуда вам это известно?
— Длинная история…
— Рассказывайте.
Дружинин достал папиросы, закурил, предложил Хмелеву. Тот вежливо отказался.
— По–прежнему некурящий?
— По–прежнему, Владимир Александрович… А о замысле фашистов узнал я таким образом… Но тут мне придется рассказать вам, как я жил в те дни. В партизаны, как вы знаете, я не пошел, а остался в городе. Фашисты, видя, что человек я немолодой, беспартийный, к тому же собственный домик имею, решили меня привлечь на свою сторону. Предлагали частную мастерскую открыть или пойти работать в полицию. Хвалиться не буду — в морду за такие предложения я им не плевал, а отвечал очень спокойно, что человек я нейтральный и люблю тишину. На деле–то, впрочем, помогал я кое–чем местным партизанам… Разные сведения полезные им сообщал, выполнял кое–какие поручения. Были бы живы командир с комиссаром партизанского отряда, они бы это засвидетельствовали…
Хмелев взглянул на Дружинина, невесело улыбнулся и продолжал:
— Вот видите: обещал не оправдываться, а не сдержался. Уж очень обидно мне, Владимир Александрович!.. Ну да ладно, не будем об этом… А фашисты между тем всё обхаживали меня. Особенно обер–лейтенант Гербст старался. На квартире у меня он стоял, добряка передо мной разыгрывал. Похлопал раз меня по плечу и говорит: «Папаша, советской власти капут. Надо привыкать к новым порядкам. Местечко тепленькое себе облюбовать, пока не поздно». Вижу я — дело плохо. Надо или врагам служить, или в лес подаваться. Но тут Михаил Петрович, комиссар партизанского отряда, которому я обо всем докладывал, вдруг предложил: «Соглашайся на их предложение, Тихон Егорыч. Открывай частную лавочку, она будет нам хорошим прикрытием: мы при ней явочную квартиру организуем…»
Однако тут беда случилась. В тот же день в тяжелом бою погиб комиссар, не успев, видимо, сказать о своем замысле командиру отряда, — продолжал Хмелев, переведя дух. — Я, впрочем, о его смерти не знал ничего и удивлялся, почему никто из партизан ко мне не приходит. Только позже стало мне известно, что попал партизанский отряд в засаду и потерял многих своих бойцов. Я между тем дал обер–лейтенанту Гербсту согласие открыть частную кузнечную мастерскую. Гербст был инженерным офицером и имел от командования задание организовать механические мастерские. На восстановление заводов у них, видно, силенок не хватало…