Страница 31 из 70
Его говорящее название — Вихрь сновидений — правдиво указывает на характер ветра гораздо больше, чем можно представить себе изначально. Ведь сновидение — это образ бытия, достаточно прочно основанный на привычных событиях в местах, где они происходят постоянно, чтобы спящий мозг счел событие возможным. Составлены целые фолианты чудес, свидетельств гнетущего ужаса, вызванных необычайным штормом, но я могу перечислить лишь малую долю того, чему был очевидцем за все время наблюдения за этим явлением.
Человеческое тело казалось его любимой игрушкой, и, откликаясь на роковой посыл сверхъестественного катализатора, плоть окрашивалась в любой цвет солнечного спектра, таяла и меняла очертания, так что голова раздувалась до размеров тыквы, а ноги вытягивались, поднимая своего владельца над крышами домов. Языки раздваивались или становились ножами, а глаза испускали пламя, вращались вертушками, лопались или превращались в зеркала, отражающие измененного наблюдателя — меня, — человека-саламандру с головой ибиса или бронзовую скульптуру луны. В год нашей с Лидией свадьбы длинные волосы жены взялись думать и жить самостоятельно, локоны захватывали чашки из буфета и хлопали их об пол. В год, когда мне исполнилось десять, мэр Мерш бежал вниз по Госсин-стрит с задницей на плечах, а из брюк раздавались приглушенные крики.
Глаза соскальзывали с лица на ладони, губы сползали на коленку, менялись местами руки и ноги, локти и ступни, большой палец ноги перемещался на нос, а указательный палец руки покачивался на ухе, грозя всем подряд. Люди становились зелеными обезьянами, ослами и собаками; собаки же обретали головы кошек, их нош становились ершиками для трубок, а хвосты превращались в пучки сосисок с кусачими мордочками на концах. Однажды три поколения женщин одной семьи, от маленьких девочек до морщинистых матрон, отрастили черные перья и взлетели покружить над церковной колокольней, каркая поэмы на каком-то иностранном языке. Пастор Хинч стал наполовину свиньей, школьная учительница Мэвис Тофф превратилась в стул с высокой спинкой и головой-абажуром. Всё это не составит и сотой доли метаморфоз, ибо нет способа выразить словами неукротимую энергию и безумный гений Вихря сновидений.
В то время как горожане телесно страдали от обрушивающихся на них неисчислимых трансформаций, воя от страха, крича в мучениях, оставаясь самими собой внутри, но чем-то совершенно иным снаружи, ландшафт вокруг них тоже менялся. Мощные шквалы срывали охапки листьев, они вылетали из крон стайками полуголых рыбешек и устремлялись сквозь атмосферу, словно обладали единым разумом; деревья изгибались резиновыми змеями или величаво качались шеями жирафов. Облака медленно падали пухлыми шарами фиолетовой сахарной ваты, упруго отскакивая от дымоходов и крыш, неспешно бежали по земле, словно гигантские перекати-поле. Улицы оживали и уползали прочь, окна моргали, окошки подмигивали, дома становились стеклянными пузырями, которые раскрывались тысячелепестковыми розами с дверями и крышами. Трава никогда не оставалась зеленой, а небо — синим, они всегда выбирали другие цвета, а иногда и саму фактуру — превращались в воду или варенье, а однажды воздух обратился золотистым газом, собирающим наше дыхание в прозрачные силуэты умерших родственников, отплясывающих шаманские танцы на городской площади. И все это сопровождалось какофонией из тысяч звуков: бьющегося стекла, полицейских свистков, чихания, скрипа гвоздодера, вытаскивающего гвозди из зеленой доски, вздохов древних толстокожих животных и струящейся по водостокам воды…
Всеобщая сумятица и хаотичное перемешивание реальности продолжались пару-тройку часов и исчезали так же быстро, как появлялись. Сила ветра постепенно уменьшалась, и вместе с ней пропадали сумасшедшие метаморфозы. Люди медленно трансформировались в самих себя, какими они были до Вихря. Улицы виновато проскальзывали на свои обычные места, дома снова обретали свою домашность, облака выбеливались до своей исконной пушистой белизны и возносились так же важно и степенно, как перед тем опускались. К вечеру ветер уходил разрушать мир и покой добрых жителей городков к югу от Липары.
Кто-то может спросить: «Почему же ваши предки оставались в этом местечке и не уезжали даже после того, как понимали, что это явление было ежегодным?». Ответ прост: приезжайте в Липару и посмотрите сами, что это прекраснейшее место в мире — широкие синие озера, густо-зеленые леса, изобилующие дичью, богатые фермерские угодья с плодородной почвой. В конце концов, уйти с пути Вихря можно к западу, где лежит пустыня, или к востоку, где раскинулся океан. Услышав это, кто-то может заметить: «Все хорошо, что хорошо кончается, и раз уж Вихрь пролетел, все гарантированно становилось на свои места». И да, и нет. Я имею в виду, в большинстве случаев это верно, и в конце концов, несмотря на некоторое потрясение от того, что тебя вытянули, или сжали, или на несколько часов превратили в кошмарное чудовище, все остальное время года жизнь была очень хороша. Помните, я сказал: в большинстве случаев.
Бывали случаи, заметьте, исключительно редкие, когда нанесенный Вихрем сновидений ущерб оставался и после того, как ветер улетал к югу. На окраине города стоял древний дуб, который не терял своей способности в середине лета приносить странный желтый плод в хрупкой фарфоровой скорлупе. Необычный фрукт размером с добрую медовую дыню, созрев, отваливался, разбивался о землю и выпускал стайку маленьких синих летучих мышей, которые жили недели две и охотились на полёвок. А говорящий попугай бабушки Янг по имени Полковник Пудинг, однажды тронутый ветром перемен, навсегда обзавелся головкой пупса ее правнучки, и с милого кукольного личика птицы теперь смотрели большие голубые глаза, которые могли моргать. Птица по-прежнему разговаривала, но предваряла каждое скрипучее высказывание придыханием и механическим исполнением слова «мама».
Скажем, попугай был слегка не в себе, но эти два эпизода никому не причиняли вреда. В то же время глубоко в душах жителей Липары гнездилась навязчивая мысль о возможности остаться превращенными навсегда. Вероятная угроза, представленная этими двумя случаями, постоянно вылезала на поверхность и вырастала до чудовищных размеров в воображении всех горожан, стоило только лету приблизиться к концу. Одно дело быть козлоголовым клоуном с руками-метелками и ногами-морковками всего пару часов, и совсем другое — остаться в этом состоянии на всю жизнь. Вихрь сновидений был шаловлив, безумен, хаотичен, но он мог оказаться и опасным. Все-таки некоторые из нас подозревали — и в прошлых поколениях, и на протяжении большей части моей долгой жизни, — что он может быть не тем, чем кажется.
И вот несколько лет назад сумасшедший ветер совершил столь необычную проделку, что она поразила даже нас, седовласых ветеранов его безумной деятельности. Приближался конец долгого ленивого лета, запомнившегося ясными днями и прохладными ночами, и листья на вязах уже начинали подсыхать и сворачиваться, несколько первых ранних сверчков начинали стрекотать свою Зимнюю сказку. Каждый из нас своим личным особенным образом собирался с духом, копил силы противостоять ежегодному бешеному натиску зловредного явления, подбирая подходящие молитвы Господу или убеждая себя через уговаривание других, что неотвратимо прилетевший Вихрь с той же неизбежностью унесется прочь и мы снова будем наслаждаться привычными радостями жизни в Липаре. Констебль Гаррет, как обычно, отобрал троих смышленых ребят и нанял их за гривенник в день после школы ходить к опушке леса и по нескольку часов внимательно прислушиваться, не зазвучит ли журчание ручейков среди шелеста листьев в чуть поредевших кронах. Повсюду родственники строили планы, как они соберутся, когда приключится напасть, в какой комнате будут пережидать бурю, какие песни будут петь вместе, чтобы хоть немного утихомирить общий страх.
Конец августа прошел без происшествий, и промедление увеличило страх и добавило мрачных опасений по поводу безумного явления. Старики рассказывали молодым о самом позднем из прилетов Вихря сновидений — в середине второй недели сентября — и напоминали, что великому ветру нельзя указывать, потому как у него есть собственное, вполне определенное мнение на этот счет. В те дни от малейшего дуновения легкого бриза, приподнимающего занавеску или рассеивающего прозрачные парашютики одуванчиков, подскакивало кровяное давление и по спине бежали мурашки. В первую неделю сентября четыре раза поднималась ложная тревога, и констебль Гаррет, чье дурное колено начинало все больше беспокоить его после утомительных восхождений на крышу, в шутку сказал, что, возможно, ему уже пора перенести наверх спальный мешок.