Страница 15 из 70
Я медленно всплывал. Направив свет вниз, я разглядел Колин, оскверненную и униженную. Я замерзал, дрейфуя внутри мертвой луны и прислушиваясь к треску смещающихся пластов льда. По мере подъема давление воды снижалось, воздух в штанах стал расширяться и выходить снизу побулькивающими струями пузырьков. Руки начали неметь от холода.
Я переместил внимание вверх, следя за тем, чтобы мой поплавок не ударился о потолок. Время от времени я водил по сторонам лучом наручного фонарика, отыскивая канат, ведущий к лебедке. Я представлял, где он находится, и, отталкиваясь ногами, плыл в том направлении. Поднявшись к наклонному потолку, я отвел штаны в сторону, а второй рукой стал отталкиваться от потолка. Так двигаться быстрее и проще, и я направился к шахте. Потолок имел наклон в ту же сторону, и вскоре я увидел в воде яркую линию — отражающий канат лебедки.
Добравшись до каната, я обвил его вокруг ноги. Наружное давление увеличивалось, мотор воздушного насоса в скафандре работал с каким-то скрежетом, и я начал задыхаться из-за едкого дыма, выходящего из обогревателя, где явно что-то коротило. По мере повышения уровня воды я тоже поднимался — в тишине, время от времени нарушаемой лишь треском льда или падением камня в колонну воды вокруг меня.
Независимо от моего желания, в такие моменты во мне пробуждается творческий зуд. Барт играл на гитаре, Колин мастерила скульптуры, а я становился поэтом.
Однажды я написал, что плавать под парусами — занятие фрейдистское. Ты не исследуешь море, а занимаешься с ним любовью, отдаваясь во власть обольстительных течений. Но покачивание на его чувственной поверхности — это прелюдия. Чтобы вступить с ним в интимную связь, необходимо нырнуть, слиться с ним.
Когда глаза закрыты или расширены зрачки, ты плаваешь в состоянии сенсорной перегрузки, и язык дельфинов становится таким же знакомым, как бормотание выдыхаемых пузырьков воздуха. Компенсатор плавучести — это устройство антигравитации; освободившись от физических оков, твой дух обретает полную свободу, а тело становится астральным, парит в ясном сне, описывая круги над коралловыми городами.
Пещера — лоно горы. Ты можешь идти по тропе, воткнув перо в шляпу и распевая баварские песенки о фривольной любви к горам, или же интимно войти в нее, отыскивая ее сокровеннейшие тайны.
Союз моря и гор — ныряние в подводные пещеры. Выходящее из устья пещеры течение пытается выбросить тебя, и ты становишься лососем, пробивающимся к истокам реки на нерест. Между темными стенами все чувства обращаются внутрь, и ты слышишь, как бьется сердце. Важно не то, насколько глубоко ты проникнешь, а насколько расширится твое сознание. Наверняка должна быть «жизнь после глубины».
Пещера помогает тебе. Течение проталкивает тебя по каналу, головой вперед, а ты дышишь по Ламазе[3] в регулятор маски. Ты наматываешь на катушку страховочный фал, свою пуповину, и после финального усилия уже щуришься на солнечный свет, мокрый и делающий свой первый самостоятельный вдох.
А самая глубокая загадка такова: ты входишь в подводную пещеру как любовник, а выходишь из нее как дитя любви. Учишься ходить, потом улетаешь в поисках нескончаемых возрождений, с одной планеты на другую, и так далее.
Моя голова врезалась во что-то. Мой импровизированный поплавок накренился, выпустив большую часть воздуха, и стал тонуть, больше не удерживая меня на плаву. Я ухватился за канат обеими руками, а для верности зажал его между бедрами.
Что произошло? Взглянув вверх, я увидел сплошной твердый потолок. Канат выглядел перерезанным, но этого не могло быть, потому что он продолжал меня удерживать. Я ощупал его.
Канат исчезал в твердом потолке.
Как такое может произойти? Значит, не такой уж он и твердый — в перчатках об этом судить трудно. Стало быть, или потолок стал пластичным и обволок канат, или же канат врезался во что-то относительно мягкое. Такое иногда случается в грязевых пещерах, но эта ведь не такая. Во всяком случае, не была такой. Вода могла превратить рыхлый материал в суспензию, или же грязь принесло со дна озера.
В чем бы ни заключалась причина, я оказался в ловушке. Я подергал канат, но тот не шелохнулся, зато вода замутилась, а видимость упала до нуля. Тогда я достал из кармана катушку со страховочным фалом и защелкнул его карабин на канате. Мне предстояло обследовать это препятствие.
Я решил сделать это по расширяющейся спирали, но, едва разжав руку, начал тонуть. Проклятье! Я потерял плавучесть. Нога все еще была обвита канатом, я подтянулся к нему и перенес на него тяжесть тела. Я оказался под огромной грязевой пробкой, не имея возможности пробиться сквозь нее.
Так я и висел, ничего не видя в мутной воде и постепенно замерзая. Давление нарастало и уже начало причинять боль. Ради чего я бросил Шэрон? Она будет растить нашего малыша одна, а когда тот спросит, где его пала, она даст ему бинокль и покажет на ночное небо. «Твой идиот-папаша замерз насмерть в одной из этих тусклых маленьких точек, что кружатся вокруг Юпитера».
Она никогда не понимала моих стихов.
Мне стало трудно дышать, как будто на грудь уселся борец сумо. Вода неумолимо повышалась, увеличивая давление. Плавучий я или нет, но сумею преодолеть это препятствие во что бы то ни стало! Я бросил штаны Колин.
В кармане у меня были инструменты, и, цепляясь за канат, я достал самое универсальное изобретение в истории человечества — отвертку с большой рукояткой и плоской головкой. Если эта пробка достаточно мягкая, чтобы поглотить натянутый канат, то и отвертка пробьет в ней дыру.
Я переключил катушку с фалом на свободное разматывание — на тот случай, если мне придется возвращаться. А затем, широко замахнувшись, ударил отверткой в поверхность над головой. Потолок имел консистенцию глины, и отвертка вошла в него по самую рукоятку. Используя ее как рычаг, я согнул кисть, выпустил канат и переместился вперед под потолком.
Когда плаваешь при низкой силе тяжести, не требуется больших усилий, чтобы за что-то держаться. С отверткой этот фокус получился, но у меня имелась только одна отвертка. Я быстро выдернул ее и столь же быстро, пока не погрузился, вонзил в другую точку потолка. Следующий удар отверткой я сделал по короткой дуге. Я не имел права на промах. И так, раз за разом глубоко втыкая отвертку, я двинулся вдоль потолка.
Тот изгибался и плавно поднимался, и я решил, что постепенно огибаю препятствие. Меня охватило радостное возбуждение, и через несколько минут я уже полз на животе, все так же перемещаясь с помощью отвертки. Встать я побоялся, потому что хотел иметь возможность быстро закрепиться, если что-то случится.
Вода значительно прояснилась, и я провел вокруг лучом фонаря. Мне показалось, что я заметил тускло отсвечивающий канат, и двинулся в том направлении. Действительно, это оказалась светящаяся в луче фонаря верхняя часть каната, уходящая под углом откуда-то изнутри огромной грязевой пробки в направлении выходного туннеля Глотки Дьявола. Наплевав на безопасность, я встал и направился к канату.
И немедленно шмякнулся ничком. Что-то зацепилось. Я рефлекторно изобразил восьмерку согнутой рукой, но увидеть мой сигнал было некому. Как оказалось, мой страховочный фал размотался до конца и не пускал меня дальше. Отцепив карабин, я отбросил фал. Стоя, я практически скользил по грунту, но все же наклонился и пошел, топая подошвами.
Ноги болели, а в воду лились все новые потоки грязи. Я брел, пока не разглядел впереди поблескивающий канат — совсем рядом. Мои перчатки стиснули его, будто прожорливые челюсти. Я подтянулся и двинулся сквозь ледяную воду, перехватывая канат.
Снова раздались треск и рев. Меня захлестнул мощный восходящий поток, вырвав канат. Я мог лишь гадать, что было его причиной — вероятно, в Пазухах произошел мощнейший обвал, выплеснувший вверх тонны воды.
Я потерял последнюю пуповину и сдался наконец на милость стихий, которые я столь методично покорял. Кувыркаясь, я утратил всякое чувство направления и с трудом управлял конечностями. Ранец воздушной системы начал болтаться, и я вцепился в лямки на груди, чтобы его удержать.
3
Система подготовки к родам, разработанная французским акушером Фернандо Ламазе и включающая приемы правильного дыхания и расслабления.