Взрыв

Поворот. Рейболд прижал педаль, машина пошла медленно, и он неожиданно ощутил запах гари. Фермер беспокойно принюхался. Бензиновая гарь. Запах стал острее, и теперь Рейболд разглядел струйку дыма, поднимавшуюся из оврага.

Он прекрасно понял, что это означает. Проломленный бордюр шоссе на повороте только подтвердил его предположение. Остановив машину, Рейболд подошел к бордюру. Джой спросонья, видимо, решила, что они уже приехали, и начала что-то искать в сумочке.

Рейболд попытался разглядеть упавшую машину в зарослях кустарника на дне — овраг был глубиной футов двести. Костей не соберешь. Люди наверняка погибли — похоже, что взорвался бак. Спуститься и посмотреть? Здесь не спустишься. Пока найдешь спуск, да пока… Живых там, конечно, нет. Нужно сообщить в полицию. Приедут, разберутся.

Джой подошла и встала рядом. Опершись на плечо Рейболда, она с любопытством смотрела вниз. Там мертвые, подумал фермер, а она глядит, будто это кино какое.

— Пойдем, детка, — сказал он, обняв Джой. — Я позвоню в полицию, ты не возражаешь?

Он вытянул из бокового кармана куртки коробочку сотового телефона.

Стемнело. Даже если бы кто-то заглянул внутрь пещеры, то вряд ли заметил бы в глубине скрюченное тело. Не услышал бы дыхания — дыхания не было. Не услышал бы биения сердца — сердце не билось.

Рейболд расположился с Джой ярдах в пятидесяти — пещер здесь было достаточно и для мертвых, и для живых…

Бет вернулась в лабораторию. Работа продолжалась, здесь уже знали о Нобелевской, и Бет ловила на себе сочувствующие взгляды. О побеге не знал никто.

— Вы сегодня не в форме, Бет, — мягко сказал доктор Кин, подойдя к ней после того, как она неудачно вытащила из клетки мышь, и та, попискивая, начала бегать по столу. — Я все понимаю, милая. Идите, отдохните до завтра.

И Бет ушла, не сказав ни слова и не попрощавшись. Ничего, все ее поняли. Хотя поняли вовсе не то, что было нужно. Дома у нее кто-то побывал — это она поняла сразу. Нет, все находилось на своих местах. Бет была уверена, что, если начнет сейчас проверять каждую мелочь, то и тогда не обнаружит следов — работали профессионалы. Но запах свой они оставили.

Бет свернулась клубочком в кресле, налила себе немного виски, но не пила, держала бокал в руке, и в него уходила ее сосредоточенность, ее боль, ее ожидание.

Только бы Дику не было больно, думала она. Иожет быть, ему уже не больно. Может, он уже стал другим. Каким? Каким он придет к ней? Или не придет вовсе? Только такая влюбленная дура, как она, могла позволить сделать все это. Что — это? Она ведь толком не знала, что именно они с Диком сделали. Недостаток образования сказывался. «Не нужно тебе всего знать, — говорил Дик. — Чем меньше об этом знаешь, тем спокойнее и тебе, и мне. За тебя и так возьмутся, если…» За нее уже взялись, но странно, что пока так слабо. Но возьмутся крепко, это Бет понимала. Особенно если доберутся до программы «Зенит».

«Зенит»… Вести собственные незапланированные исследования на секретной базе — искусство высшей категории. Бет думала, что никому, кроме Дика, это и не удалось бы. Помогло то обстоятельство, что, будучи руководителем лаборатории, Дик мог вмешиваться в ход любого эксперимента, в каждую мелочь. Мог сейчас заниматься одной проблемой, а через час — другой. На самом деле последние два года Дик работал в основном на себя. Он не имел права скрывать результаты исследований, он и не скрывал. Документация у него — у них с Бет — всегда была в порядке. Помогала им сложная система отчетности. Трудно, практически невозможно, полагал Дик, разобраться с деталях того или иного эксперимента, если результаты мозаично вписываются в данные других опытов, заносятся в память компьютеров в кодированном виде, причем — не только на базе, но и в память всей сети компьютеров министерства обороны. Чтобы хорошо работать с такой системой, Дик за полгода научился программировать лучше любого оператора на базе… Если эксперты в будущем захотят выудить всю информацию по «Зениту», им придется проанализировать более сорока широкомасштабных научных программ — все, что было сделано на базе за два года. Огромная информация, рассеянная в сетях, и времени на это уйдет много.

Осечка может получиться только с Бимбо. Все мыши, с которыми работал Дик, были уничтожены, кроме одной, запертой в сейфе в кабинете Кирмана. Там, в особом отделении, хранились и наиболее секретные документы по генетическому канцерогенному оружию, доступ к которым кроме Дика имел лишь специальный представитель министерства обороны. В этом сейфе почти год жила мышь по имени Бимбо. Или не мышь? Выглядела она мышью — прошлым летом Дик ввел Бимбо онкоген, а неделю спустя, когда раковые изменения стали очевидны, ввел препарат мутированной т-РНК.

Когда Дик положил мышь обратно в клетку, руки у него дрожали. Они с Бет были в лаборатории не одни, при опыте присутствовали человек десять — даже доктор Кин. Дик не скрывал важности именно этого эксперимента для всей программы. О мутированной РНК не было сказано ни слова, речь шла о новом виде онкогена, вызывавшем скоротечные формы рака. «Вы блестящий экспериментатор, — констатировал Кин. — Я смотрю на ваши руки, и мне кажется, что это руки Бога, творящего живое». Дик посмотрел тогда на свои ладони и ответил: «Я не хотел бы, Эл, быть на месте Бога. Этими руками я создал бы расу уродов. Я привык к генетическим аномалиям, а Господь творил красоту». У них тогда возник небольшой теологический спор, и о Бимбо забыли. А потом, несколько дней спустя, Дик продемонстрировал Кину мертвую мышь — не Бимбо, конечно. Бимбо в это время уже лежала в сейфе. Она уже не жила.

Нет, она еще не жила. Она становилась тем существом, которое и сейчас заперто в сейфе, где нечем дышать, где нет света, где много дней нет и пищи. А Бимбо живет. Кто это? Мышь? Или некое существо, похожее на мышь только внешне? Когда Дик изредка открывал сейф, Бет чувствовала ужас. Нечто подобное испытывал и Дик — Бет видела это по выражению его лица.

После того, как Дика отправили в клинику, сейф ни разу не открывали. Кроме ключа сейф запирался еще личным кодом, который Дик часто менял, каждый раз сообщая майору Рихтеру вовсе не то сочетание букв, которое устанавливал на самом деле.

После Бимбо были и другие мыши. Их препарировали — нужна была ясная клиническая и патологоанатомическая картина. Однажды, когда они гуляли вечером вдали от поселка и чужих ушей, Дик впервые рассказал ей толком о смысле экспериментов и о том, что ждет его и ее, Бет, потому что она должна быть с ним.

У него и тени сомнения не возникало — должна, и все. Бет хотела возмутиться — чисто по женски, ей хотелось быть с Диком, она любила его, но не терпела, когда ей говорили, что она что-то «должна». Дик целовал ее, а все возмущение Бет выражалось лишь в том, что она была с ним холодна. Впрочем, надолго ее не хватило. Дик прекрасно понял, он всегда все понимал, в мире не было более чуткого мужчины, чем Дик Кирман, и Бет удивлялась, когда он рассказывал, что расстался с женой потому, что они не могли понять друг друга. Дика так легко было понять!

Впрочем, она, конечно, понимала не все. До сих пор она не сумела разобраться в том, как удалось Дику создать сверхсущество. Это слово промелькнуло в разговоре только раз, Дик не любил таких высокопарных выражений. Сверхсущество. Но как еще назвать мышь, которая живет без воздуха, еды, питья, которая то имеет хвост, то не имеет, которая как посмотрит, то сразу хочется умереть от страха. И Дик может стать таким же после…

Бет считала себя рационалисткой и разозлилась: нельзя быть такой дурой! Сидит в одиночестве, давая всем, и прежде всего майору, понять, что она что-то знает и боится того, что знает?

Когда в дверь позвонили, у Бет не было сил подняться. Звонили упорно, а потом заверещал телефон.

— Милая мисс, — сухо осведомился голос майора, — почему вы не открываете?

— Мне плохо, Пол, — слезы в голосе Бет были совершенно естественны. — Если необходимо, я…