Взрыв

Который сейчас час? — подумал Кирман и ответил себе: восемнадцать часов три минуты местного времени. Часы на запястье все еще показывали время восточного побережья. Что-то опять изменилось в его мозгу, и он понял, что не один здесь. Где-то неподалеку расположились в пещере мужчина и женщина. Им было хорошо вдвоем, но наступал вечер, и пора было возвращаться в Карсон-Сити.

Нужно уходить и мне, подумал Кирман. Нет, еще рано. Я не разобрался в себе. В том, что могу, а чего — нет. Сейчас это самое важное. Прежде, чем начинать новую жизнь в этом мире, нужно понять себя.

Кирман начал инвентаризацию памяти; делал он это методично, все глубже уходя в прошлое.

На поверхности лежало последнее воспоминание — гонка по утреннему шоссе, а чуть раньше был разговор с Уолтоном, казавшийся сейчас бессмысленным, потому что убедить друга Кирману не удалось… Назад. Побег из клиники. Боль. Еще раньше — мучительный перелет с базы Шеррард. Бет у трапа. Ее глаза. Единственный надежный человек. Никогда прежде — до встречи с Бет — Кирман не думал, что способен так полюбить. Лиз была эпизодом — долгим, мучительным, часто сладостным, но эпизодом. Бет стала самой жизнью.

Хорошо, подумал Кирман. Ничто из моих чувств к Бет не исчезло. Ничто. Значит, я прежний. Хотя бы в этом — прежний.

Эще раньше. Эксперименты, эксперименты, эксперименты. Почти пять лет. Военные называли это генетической бомбой, а он — управляемым онкогенезом.

Осторожно, опасаясь все же натолкнуться на стену, он начал вспоминать профессиональное: методику ограничений (рестрикции) онкогенной ДНК, методику, которую сам разработал и не опубликовал. (Изредка он посылал в «Nature» и другие журналы статьи, не имевшие отношения к его истинной деятельности, — имя Кирмана не должно было исчезнуть полностью со страниц научных журналов, ведь Кирман оставался всемирно известным ученым. Он говорил о себе: «Известный в пределах базы учены с мировым именем Дик».) Кирману удалось выделить онковирус, а затем и антивирус, это было обещающим началом работ над генетической бомбой, но до промышленного производства было еще далеко. Кирман делал все, что мог, отрабатывая деньги, которые получал, и в этом смысле совесть его была чиста. Но работал он, в сущности, над совершенно иной проблемой, лишь прикрывая свою деятельность ссылками на генетическую бомбу.

Когда он начинал все это, то не предполагал, что дистанция отмеренная им, окажется столь короткой и приведет его на больничную койку, а потом сюда — в пещеру к северо-востоку от Карсон-Сити.

— Господа, — начал помощник президента по связи с прессой, — я зачитаю заявление, а потом отвечу на ваши вопросы.

— Накажи меня Бог, — прошептал Роберт Крафт, репортер «Нью-Йорк таймс», на ухо коллеге из «Вашингтон пост», — сейчас он скажет, что Кирман очень плох, и на него лучше не смотреть. Когда помрет, тогда сколько угодно…

Так и оказалось. Заявление не содержало новой информации, из-за которой стоило бы срочно связываться с редакциями.

— Судьба Кирмана трагична и символична в равной мере, — закончил Паттерсон, — но работу его, несомненно, продолжат коллеги. Рак будет побежден, господа.

— Послушайте, мистер Паттерсон, — не выдержал Крафт, — мы с вами сотрудничаем не первый месяц. Зачем эти пустые разговоры?

— Мистер Крафт, — сухо сказал Паттерсон, глядя не на репортера, а в объектив одной из телекамер, — я зачитал текст официального коммюнике. Каждый из присутствующих получит копию. От себя могу сказать: ситуация, по-моему, настолько ясна, что я не понимаю причин вашего повышенного интереса. Войдите, наконец, в положение смертельно больного человека. Вам нужна сенсация, а перед вами человеческая трагедия…

— Уважаемый пресс-секретарь, — Крафт тоже перешел на официальный тон; по рядам пробежали смешки. Все знали, что Паттерсон с Крафтом давно знакомы, не раз вместе обедали, отчего многие сведения перепадали первыми именно Крафту. Однако сейчас и он находился на голодном информационном пайке. — Перед нами именно человеческая трагедия, как вы изволили выразиться, которую вы почему-то превращаете в фарс. Нам не нужна сенсация, нам нужны факты, а уж сделать из них сенсация — наша профессия.

— Я и сообщаю факты, — начал Паттерсон.

— Которые не соответствуют действительности.

— Послушайте, мистер Крафт…

— Нет уж, послушайте вы, мистер Паттерсон. Если все здесь так ясно, то почему заявление делаете вы от имени госдепартамента, а не главный крач клиники от имени консилиума? Почему никто из врачей не захотел с нами разговаривать и перед прессой оказались закрыты все двери в клинику? Почему никто из нас не смог отыскать бывшую жену Кирмана? Почему в университете штата Нью-Йорк, где, по официальным данным, работает Кирман, его никто не видел уже года два? Почему Нобелевская премия присуждена Кирману за работы десятилетней давности — не потому ли, что за последние годы научная деятельность лауреата резко сократилась? И верите ли вы сами, мистер Паттерсон, что нам покажут Кирмана, пусть даже и мертвого? И если покажут, то кто сможет достоверно сказать, что умер он именно от рака?

— Я должен ответить на эти вопросы сразу или по очереди?

— Да как хотите? — Крафт пожал плечами.

— По первому вопросу: мы посчитали нецелесообразным отрывать врачей от работы — состояние Кирмана, повторяю, критическое. Прессу пока действительно решено в клинику не допускать — это распоряжение главного врача, и не нужно обвинять меня в том, что я его санкционировал. Бывшая жена Кирмана — потому и бывшая, чтобы делать то, что ей заблагорассудится. Я тоже не знаю, где она сейчас, и меня это не интересует. Что касается остальных вопросов, то комментариев не будет.

— Мистер Паттерсон, — подала из первого ряда голос Мэри Пенроуз из CBS, — ни в ваших ответах, ни в официальном коммюнике нет, к сожалению, новой информации. Все это мы и так знали…

— Весьма сожалею…

— Я закончу, если позволите, — спокойно продолжала Мэри Пенроуз. — Все это нашим зрителям, слушателям и читателям известно. Известно им также и то, о чем вы умолчали и что уже появилось сегодня в утренних газетах: Кирмана в клинике попросту нет. Еще вчера вечером он был похищен. Вот почему нам его не показывают. Вот почему клиника наводнена агентами из Лэнгли и вот почему от расследования фактически отстранено ФБР. Что вы скажете по этому поводу?

— У вас и ваших коллег, мисс, слишком богатое воображение…

Крафт вздохнул и начал пробираться к выходу. Пресс-конференция увядала на глазах. Паттерсон проследил взглядом за своим строптивым приятелем и перевел дух — кажется, конец. В это время из-за монитора вынырнул маленького роста мужчина и сказал:

— Кронинг из «Нью-Йорк геральд трибюн». Не поглядите ли, мистер Паттерсон, на фотографию, которую мы публикуем в нашем сегодняшнем вечернем выпуске?

Он пустил по рукам несколько экземпляров газеты, и в зале мгновенно возник шум. Крафт помедлил и вернулся на свое место. Перехватив экземпляр газеты, он взглянул на Паттерсона — лицо пресс-секретаря было бледно.

— Для телезрителей поясню, — сказал Кронинг. — Вчера под вечер фотограф-любитель Бакстон запечатлел своих друзей, с которыми встретился случайно на Йорк авеню недалеко от Рокфеллеровской клиники. Он не придал снимкам значения, вечер провел в баре, а сегодня, прочитав о побеге Кирмана, подумал, что клиника могла попасть в кадр, и пересмотрел фотографии. Как вы можете убедиться, на снимке видна стена клиники. На переднем плане друзья Бакстона, а на втором нетрудно увидеть человека в синем костюме, чрезвычайно похожего на Кирмана.

Откуда взялся этот тип? — раздраженно подумал Крафт. Неужели «Геральд» не могла прислать в Вашингтон кого-нибудь побойчее? Что он тянет резину? Совершенно очевидно — на снимке Кирман. Очень четко. Вид замученный. Да, повезло «Геральд»… А Патриксону не позавидуешь.

Крафт перебросил газету сидевшему рядом репортеру, и ее тут же едва не разорвали на части. Слушать лепет Паттерсона он не стал. В дверях уже возникла небольшая давка, но Крафту профессиональными движениями угря удалось выскочить в коридор одним из первых. Репортеры на тропе войны, подумал он. Набег команчей. Крафт еще не знал, что самый сенсационный материал предстоит добыть именно ему, но предчувствие увлекательной работы уже завладело им полностью.