Страница 31 из 76
— Не вы первый… — сказал он. — Не вы первый, товарищ, подобные вопросы задаете. Вас ведь можно и за шпиона международной Антанты принять. Скажем так, революционный энтузиазм масс, помноженный на достижения пролетарской науки. Вы ведь, товарищ, и знать не знаете, что кровь и морская вода по своему составу весьма и весьма схожи. А если взглянуть на все, скажем, со стороны родословной наших богатырей, то никакого секрета и нет, надо только учесть определенные особенности…
— У вас чешуя в волосах, — сказал Антон.
— Где? — Гнатюк покраснел, обеими руками поискал в голове, посмотрел на мутные уже неживые рыбьи чешуйки. — Экий я неловкий, — сказал он после секундного замешательства. — Утром скумбрию чистил, а в зеркало посмотреть не удосужился.
На взгляд Кторова, для скумбрии чешуя была крупновата, но он промолчал.
Водолазы построились и зашагали вверх по улице. Впереди двигался оркестр.
Забавно было наблюдать, как потный лысый толстяк что-то показывал на пальцах дирижеру, а тот делал вид, что расстреливает его из указательного пальца.
Оркестр играл «Интернационал».
- А что, товарищ писатель, не желаете вылазку совершить, так сказать, на классового врага? — прямо спросил Гнатюк. — Я человек откровенный, юлить не умею, а вам бы такая поездка на пользу пошла — не каждый день мы местную легенду кончаем. А тут — сам Черный сотник, шутка ли?
О Черном сотнике Кторов уже слышал. Страшная легенда, слишком жуткая для того, чтобы быть сказкой, облетела все окрестные деревни и села, обрастая все новыми и новыми подробностями, которые может породить лишь человеческий страх. Рассказали Кторову о Черном сотнике на рынке. Все сходились в одном — появляется он на проезжих дорогах в безлунные ночи и беспощаден к любому путнику, что случайно окажется на дороге. Одни говорили, что это бандит Гвыля, служивший ранее у Котовского, потом у Махно, расстрелянный Мироновым, повешенный командиром дикой дивизии Андреем Шкуро, забитый плетьми в харьковских застенках ЧК садистом Саенко и утопленный вместе с пленными красноармейцами батькой Антоном Володько по кличке Водяной. Оттого и озлобился человек, что столько смертей лютых принял. Другие утверждали, что Черный сотник к Гвыле никакого отношения не имел, а был это действительный сотник из красноармейского полка Григорьева. Полк этот сначала был бандой, а сам Григорьев атаманом, затем банда стала полком, а атаман превратился в красного командира, потом красный командир вновь подался в атаманы и полк опять стал бандой, но уже ненадолго — разбила его в чистом поле конница Семена Буденного, одолела в яростной и хрипящей сабельной рубке. В том бою Черного сотника контузило, и списали его из бойцов подчистую. Сыновья привезли его домой. Только батька и здесь не успокоился: контузия эта странным образом сделала сотника лунатиком, но особенным — луны он побаивался, а на проезжую дорогу с недобрыми мыслями выезжал именно в темные безлунные ночи и все искал того бойца, который огрел его красноармейской шашкой по бритому черепу. Как бы то ни было, но охотников покончить с Черным сотником не находилось, в герои никто из селян не рвался,
а число изрубленных путников на проселочных дорогах в окрестностях Лукоморска все росло, и конца тому страшному счету видно не было.
— Желаете войти в историю? — усмехнулся Кторов.
— А сейчас вся жизнь историческая, — ответно хмыкнул Гнатюк.
— И потом, сдается мне, что вы окажетесь полезны.
— И когда выезжать?
— А завтра утречком и двинем, — сказал Гнатюк. — В седле держитесь? Вот и славно. А спокойного жеребчика мы вам подберем, уж не сомневайтесь — смирным будет, как святоша после причастия.
— У входа в трактир красовался плакат, изготовленный из лакированной рекламной картонки сигарет «Дюшес». Плакат извещал, что в трактире в ассортименте имеются сало, солености, и как главную приманку для посетителей, плакат обещал виктролу с изрядной коллекцией грампластинок.
Коллекция грампластинок ожиданий не обманула: среди них оказались дореволюционные Вертинский, Петр Лещенко, Собинов, Шаляпин, Лемешев, тяжелые немецкие диски с записями оркестра под управлением Руди Креймера, Надежда Плевицкая и исполнительница песенок из далекой заграничной жизни Иза Кремер, — глаза разбегались от обилия иностранных этикеток, да и имена исполнителей были достойные, славные.
— Да, да, — печально сказал хозяин трактира. — Сам меломан, понимаю ваше состояние. Но здесь… Кому это нужно? Садитесь, товарищ, вас сейчас обслужат.
И видно было, как тяжело ему произносить это шипящее, торчащее согласными буквами слово, не привык он к нему, а еще было видно, что и привыкать к нему хозяину не особенно хочется.
…Сало в трактире предлагалось в том же выборе, что и на рынке, солености тоже не отличались разнообразием, однако с лживой рекламой несколько мирило наличие приличного холодца, который подали с хреном и крепчайшей горчицей, от которой еще на расстоянии начинало гореть во рту.
Да и самогон оказался превосходным — чистейший, по прозрачности своей он мог спорить со слезами ангела, а уж крепости был необыкновенной и настоян на полыни и смородинном листе.
И все-таки провинция это была, наивная провинция.
Виктрола, мало чем отличающаяся от патефона и потому похрипывающая, шипящая на едва заметных трещинах и выбоинах, хорошему настроению не способствовала. Антон не любил, когда события вокруг приобретали неожиданный оборот, особенно такой, что граничил с бредом, фантасмагорией. Говорящий кот! Надо же! Теперь он казался Кторову чем-то нереальным, галлюцинацией. Глупо же надеяться на помощь говорящего кота! Еще глупее отправляться на поиски неведомого Черного сотника для того лишь, чтобы еще раз доказать чекистам, что ты свой, не буржуйский.
— Только для вас, — сказал печальноглазый хозяин трактира. Вселенскую скорбь источали эти карие глаза, вселенскую скорбь. Тут и национальность спрашивать было без нужды.
Он поставил пластинку.
Сквозь шипение и треск заигранной пластинки пробился голос Пьеро, всегда немного кокетливый, сейчас он был жестким, и ощущение прозрачной пронзительности — как от кокаиновой понюшки — вдруг охватило Кторова.
Я не знаю, зачем и кому это нужно, Кто послал их на смерть недрожавшей рукой?
Только так беспощадно, так зло и ненужно Опустили их в вечный покой…
Антон пил холодный квас, а с пластинки доносился голос человека, которого он слышал не раз — в Одессе, Харькове и Киеве.
Боже, как все было давно! Как все было давно — мир, эстетские разговоры, чтение стихов на даче у художника Федорова, попугай, вытягивающий счастливые билетики у памятника дюку Ришелье, Миша Японец в скрипящих башмаках апельсинового цвета, в пикейном жилете, костюме в полосочку, модной шляпе и с неизменной тросточкой в руках, греческая большеглазая богиня Андра Кристопуло в белом платье, задорно швыряющая надкусанное яблоко в зеленые воды лимана, экзальтированные выкрики дамочек, провожающих солдатиков на румынский флот, фотографические открытки, на которых был изображен могучий казак Кузьма Крючков, нанизавший на свою пику сразу с десяток немцев, завывающие моторами самолеты, высыпающие на дороги корзины с бомбами и стальными дротиками…
И никто не додумался просто стать на колени И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране Даже светлые подвиги — это только ступени В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!
Пластинка все еще шипела, но никто не торопился ее менять, игла доходила до глянцевого кружка и возвращалась назад через черное пространство, а они сидели и смотрели на это движение, смотрели завороженно, словно от этого зависела их жизнь.
— Говорят, вы приехали написать книгу, — сказал хозяин заведения. — Вы собрались писать о революции? Бог с вами, вы знаете, что делаете. Но попросите местных показать вам русалов.
— Русалок? — переспросил Кторов.
— Именно русалов, — сказал хозяин. — Вы не волнуйтесь, они покажут. Они обязательно покажут их вам. Они этим гордятся. Это чисто пролетарское изобретение.