Страница 27 из 76
Подниматься к пещерам Антон не стал. Маленькие бандиты порой бывают опаснее взрослых: они сами не знают страха смерти, а потому беспощадны к остальным. Он постоял немного, раскачиваясь на носках, потом решительно зашагал обратно.
Легко было Бокию и Дзержинскому посылать его туда, не знаю куда, чтобы найти то, не знаю что. И пугали его напрасно. Обычный был городок — провинциальный. И чудесами в нем не пахло.
- Не зря Антон Кторов вспоминал про Глеба Ивановича.
Бокий в это время сидел в своем кабинете, а напротив него с деликатной развязностью человека, знающего себе цену, курил Блюмкин.
— Яков Григорьевич, — Бокий сердито отмахнулся от дыма. — Будь серьезнее.
— Так я и говорю, — блеснул стальными зубами Блюмкин. — Серьезный, очень серьезный человек. До революции преподавал физику в Казанском университете. Сейчас сидит в Гатчине на даче и работает. Зовут этого человечка Гросс Фридрих Павлович, до революции был приват-доцентом, сейчас, как и весь ученый люд, на вольных хлебах. Занятные вещи этот Гросс излагает. Тебе бы самому послушать! С помощью системы зеркал он пытается заглянуть в будущее.
Не знаю, насколько ему это удается, но говорит он весьма занимательно. Так, например, этот Гросс утверждает, что советская власть продержится семьдесят лет, но все рухнет в конце восьмидесятых, когда власть в партии возьмет горбатый человек. И еще он утверждает, что большая часть этого времени пройдет под правлением стального человека с Северного Кавказа, и это правление принесет России могущество и жесточайшие страдания.
— Партия этого не допустит, — сердито сказал Бокий. — Она сама может поправить любого из зарвавшихся чинуш. Так что же, этот хрен казанский намекает на скорую смерть Ильича? Обыкновенный нелояльно настроенный к нам интеллигент. Взять его да попугать крепенько, чтобы штаны застирывать пришлось. Все его предсказания сами из головы выветрятся.
— Не скажи, Глеб Иванович. — Блюмкин встал, сгорбился над горящей спичкой, выпустил в сторону от начальника клуб дыма. — В том-то и дело, что все не так просто. Действия Колчака он нам по полочкам разложил, словно в штабе у него всю жизнь просидел.
Про нападение на наших дипкурьеров в Ревеле он тоже сказал, но мы, по своему обычаю, его сообщение мимо ушей пропустили.
Теперь он по международным вопросам совсем что-то непонятное талдычит: мол, Германия, хоть и проиграет в войне, в конце тридцатых большую силу наберет и к власти придут не коммунисты, а какие-то национал-социалисты, возглавляемые человеком мистических убеждений, и имя его будет начинаться на букву «А». Я смотрел, среди тамошних политиков ничего похожего нет, да и партии такой не существует. Мистики есть, «Зеленая лампа» там, то-се, но ничего похожего я не нашел. Однако это не значит, что слова Гросса — чистый бред, сами знаете, условия появляются, когда общество созрело.
— Хорошо, хорошо, — примирительно выставил вперед руки Бокий. У него были длинные нервные пальцы. — Я возьму этого Гросса на заметку. Что Есенин?
— Сережа? — Блюмкин усмехнулся. — Пьет.
— Талант, талант, — забормотал Бокий, невидяще глядя сквозь Блюмкина. — Ладно, тебе предстоят долгие и опасные поездки. Поручим все Агранову, он справится. Как у тебя с фарси?
Блюмкин засмеялся и выдал длинную непонятную тираду.
— Впечатляет, — оценил Бокий. — Но меня нетрудно обмануть.
Главное, чтобы твое произношение понимали в Иране. В скором времени тебе предстоит войти в ЦК тамошней компартии.
— Я тут недавно Антошу Кторова видел, — с неожиданной ревнивой ноткой в голосе сообщил Блюмкин. — Мелькнул и пропал. Новое задание, да?
Бокий сделал несколько шагов по кабинету.
— Задание дает Разведупр, — сказал он, потирая бритый подбородок. — Скажем так, Кторов выполняет ответственное поручение правительства РСФСР. По случаю чего находится в очередном отпуске.
— Сколько ни говори ишаку о свободе, он ее не осознает, пока на шее у него хомут.
Отпуск и работа под видом отпуска, как говорят хасиды, совсем разные вещи.
Раби Симон бен Шетах однажды изрек: «Истинное наслаждение — освободиться на время от мыслей и забот; подлинное бедствие — освободиться от них навсегда; настоящее горе — предаваться мыслям и заботам в то время, когда ты приготовился к наслаждениям».
Предстояло не только работать, предстояло еще создать видимость того, что ты и в самом деле писатель и выполняешь по мере сил и таланта своего указание Наркомпроса. Тем более что тяги к литературным трудам Антон Кторов особо не испытывал. Тем не менее он терпеливо исписал за вечер десятка два зеленых листов, стараясь делать записи нарочито неразборчивым почерком. Для непосвященных этого было достаточно.
На второй день пребывания Антона Кторова в Лукоморске зацвели алыча и слива. Улицы окутались бело-розовыми клубами дыма, дни стояли солнечные, и море было спокойным. Медузы отошли на глубину. К деревянному причалу прибило мертвого дельфиненка.
Хмурые растрепанные вороны расхаживали по мокрому песку, оставляя на нем крестообразные отпечатки, и клевали тело дельфиненка, изредка вступая в сварливые хриплые перепалки.
В парке у деревянной набережной играл скрипач.
Высокий, с морщинистым печальным лицом, худой, неуклюжий, похожий на линейку для измерения тканей, он был одет в темный костюм, лакированные штиблеты с белыми вставками, и на голове у него была широкополая темная шляпа.
Около музыканта остановился невысокий круглолицый мужчина, лысина которого являлась естественным продолжением лица. Мужчина был в белой рубахе с расшитым воротником, соломенной шляпе и в чесучовых белых брюках, заправленных в мягкие коричневые сапоги.
— Жид, — радостно и удивленно сказал он, выпятив округлый живот, как женщина, старающаяся привлечь внимание окружающих к своей беременности. — Однозначно, жидяра!
Скрипач играл, не обращая на прохожего внимания.
— Ты не здесь играй, — сказал толстяк. — Ты там играй!
Скрипач продолжал игру.
— Тебе говорят! — визгливо возвысился толстяк. — Му-зы-кант!
— Вы меня знаете? — удивился старик, опуская смычок, но еще придерживая подбородком скрипку.
— Нужен ты мне! — презрительно сказал толстяк. — Шел бы к своим, да им бы и будоражил мозги! После твоей игры плакать хочется, так мы за три года уже нарыдались!
— Этика есть философия убеждения, — сказал скрипач, опуская скрипку. — Вы меня не убедили.
— Щас, — злорадно сказал толстяк. — Щас, сука, убедишься!
— Komm, — сказал скрипач, — nach der Schwanz! — Подумал и добавил: — Die Vogel!Ура-патриоты только притворяются, что они храбрые. Услышав непонятные и страшные слова, толстяк ретировался, что-то бормоча под нос — то ли угрожал, то ли перед собой оправдывался, то ли встречу в самом недалеком будущем обещал со всеми ее неприятными последствиями. Глядя ему вслед, Кторов засмеялся. Смех этот, казалось, развеял очарование утра. А может, все произошло раньше, когда в тихое пение смычка вторгся визгливый голос толстяка?
- Ну, сами понимаете, послал он его. А потом презрительно добавил то, что на наш язык можно приблизительно перевести как «щегол».
Старик медленно убирал скрипку в футляр.
— Не обращайте внимания, — по-немецки сказал Антон. — Идиотов у нас пока хватает. Их даже с избытком.
— Глупость — единственное качество, которое человечеству дано в избытке, — кивнул старик и приподнял шляпу. — До свидания, господин Кторов.
Некоторое время Антон смотрел ему вслед, потом спохватился: старик назвал его по фамилии! Этой фамилии в Лукоморске не знал никто, и не должен был знать. Вот тебе и конспирация! Он хотел догнать старика, чтобы спросить, откуда тот его знает.
Но не успел.
Из кустов вышел недавний знакомый Антона — огромный черный кот из канцелярской лавки. Кот остановился, поднял распушенный хвост, задумчиво и грустно пошевелил усами и буднично сказал, широко разевая розовый рот и показывая клыки, которым мог бы позавидовать тигр: