Элеанор Ригби

— Передозировка. Какой-то погани на вечеринке наглотался. — Он подошел к Лесли, показал ей браслет, а затем перевернул вверх дном пустую бутылку от «Бейлиса» в надежде извлечь пару капель.

Сестра закурила третью сигарету и обратилась к Джереми:

— Ты давно знаешь, что Лиз — твоя мать?

— Уже несколько лет.

— Что же так долго не объявлялся?

— Все время попадал в кошмарные семейки. Потом пробовал сам прожить, да ничего хорошего не вышло. Хотелось нормальной семьи без заскоков, чтобы почувствовать себя таким же, как все. Без Лиз я, считай, конченый человек.

«О-па!»

Вдруг комната непомерно раздулась — стала напоминать собор. Наступила такая мертвая тишина, что слышно было, как дым от сигареты струится.

Сестрица проговорила:

— Не хило. Возложить на человека такую ответственность…

— Наверное, да.

Я спросила Джереми:

— Где ты живешь? Отвезти тебя домой? По правде говоря, с ног падаю от усталости.

— Мне негде жить.

— Как так?

— Поссорились с подружкой. Можно у тебя перекантоваться? Пару дней, не больше.

— Ну конечно, о чем разговор. Оставайся. — Сразу кровь в голову ударила — как же так, у меня дома еще никто не оставался на ночь. Мысли закружились вокруг мелких сбоев в моем графике, которые вызовет его пребывание. Чем кормить на завтрак? Я люблю в тишине почитать газету. Как быть с ключом? А уборная?!

Джереми успокоил:

— Да не напрягайся ты. Я примерный гость. Не пачкаю. Не ворую. Могу что-нибудь отремонтировать.

Мы с Лесли приготовили ему постель, завалив диван одеялами и подушками, чтобы на нем хоть как-то можно было уснуть. Парень молча наблюдал за нашими приготовлениями. Он вел себя так, словно счастлив просто находиться рядом. Такого со мной еще никогда не случалось.

Лучи заходящего солнца выкрасили комнату в ярко-оранжевый тон — помню, как красиво смотрелись простыни в его свете. Сестрица поинтересовалась нашими планами на ужин, я подняла взгляд на Джереми — и вдруг заметила, что он дрожит.

— Что случилось?

С его лба струился пот.

— Джереми, что с тобой?

— Я ослеп.

— Что?

— Ослеп.

— Ничего не понимаю.

Сестра забеспокоилась:

— Лиз, тебе помочь?

— Заткнись, Лесли. — Я обняла сына за плечи. — Ты видишь свет? — Помахала рукой у него перед глазами. — Хоть что-нибудь?

— Нет.

— Джереми, что происходит? Опять наркотики?

— Нет. Я и вчера не хотел.

Сын протянул мне руку, и я подвела Джереми к постели, которую мы только что приготовили. Парень был страшно напуган.

— Слушай, я могу тебе чем-нибудь помочь? Давай съездим в больницу.

— Не надо.

— Малыш, я не знаю, что еще сделать. — Я сама удивилась, что за какой-то день он вдруг стал для меня «малышом».

— Позвони Джейн. Я продиктую номер.

— А кто это?

— Позвони — все узнаешь.

Он продиктовал несколько цифр и свернулся калачиком. Я набрала номер, и мне ответила какая-то женщина — таким тоном, словно я оторвала ее от любимого телешоу.

— Н-да?

— Джейн?

— Да. Кто спрашивает?

— Это Лиз.

Отношение собеседницы тут же изменилось.

— Что с ним?

— Он у меня дома. Джереми благополучно выписали из больницы, и мы пришли ко мне перекусить, как вдруг он… ослеп.

— О Господи…

— Это серьезно?

— Говорите адрес. Сейчас подъеду.

— Что мне сделать? «Скорую» вызвать?

— Нет, просто никуда не уходите. Все наладится. Обождите полчасика, ладно?

— Точно обойдется?

— Положитесь на меня.

Я так и поступила.

Вот было бы здорово, если бы современная медицина изобрела лекарство, от которого дни казались бы длинными — как в детстве. Отличная штука. Год тогда казался бы годом, а не пролетал за десять минут. Зрелость была бы долгой и насыщенной, а не проходила бы мимо, как передвижная ярмарка. Кому может понадобиться такое лекарство? Наверное, старикам — людям, чье время мчится, вдавив педаль газа до упора.

И еще, наверное, не помешает препарат с противоположным эффектом. У него, конечно же, не будет мгновенного действия — просто год промчится как один день. Кому оно нужно? Мне, когда накатывает тоска. Осужденным, отбывающим пожизненное наказание.

И еще одна мысль: а что, если можно будет выбрать только одно из двух? Если одно средство навсегда исключит действие противоположного? Думаю, большинство из нас, включая меня, все-таки выберут то, что замедляет течение жизни. Значит, жить в одиночестве лучше, чем не жить вообще.

Наверное, алкоголь — ближе всего по действию к лекарству, от которого время несется вскачь. Может, еще кокаин? Не мне судить. Видимо, из-за этого я не слишком доверяю спиртному: оно ворует у тебя память.

Да, и еще одно — это уже признание: я дурею от алкоголя. Кто-то в слезы пускается, иной в драку лезет, третий погружается в себя. А я? Я — бунтовщица. По крайней мере так близкие говорят — пью только в семейном кругу. А наклюкаться на работе, когда все собираются по случаю Рождества, — упаси Господь.

Теперь опять настал черед моих приключений в Италии. Прошло четыре дня, я была все так же безутешна и тосковала по дому, а транквилизаторов у мистера Пузо не осталось. Так что мы отправились к местному доктору. В Риме семидесятых посетить врача было непросто — все равно что заполнить кучу налоговых деклараций на бегу, стреляя из винтовки по мишеням. Одни только поиски открытой больницы оказались настоящей пыткой, а когда они увенчались успехом, пришлось оформить массу бумажек и собрать кучу печатей. Мистеру Бердену надоели мои слезы и сопли, так что, пока я хныкала в вонючем такси, он проявлял откровенное недружелюбие. Наконец мы встретились с обходительной молодой женщиной-врачом; та спросила, что я принимала до сих пор, и выяснилось, что вожделенный препарат свободно отпускают в любой итальянской аптеке. И слава Богу. Хотя вы только представьте — какой, должно быть, спокойный народ, эти итальянцы. Впрочем, трудности на том не закончились: все аптеки как назло закрылись — не знаю, что у них там было: религиозный праздник, забастовка или еще какая катастрофа. Мы с мистером Пузо целый час колесили по городу; в итоге почти весь день (единственный свободный день, когда можно было свободно погулять по городу) ушел на поиски пилюль от хандры.

Когда таблетки оказались в наших руках, мистер Берден выдал мне три штуки, снабдив деньгами и подробными инструкциями, как пройти к ресторану. Мы всей группой договорились собраться в восемь часов, чтобы отведать «домашней итальянской пищи». Затем он меня покинул. Думаю, бедняге не терпелось разыскать пиццерию и глотнуть там горячительного.

Должна сказать, если «сидишь» на транквилизаторах, Европа кажется сказкой. Размалеванные граффити стены подземки выглядят нарядными. Хромые убогие животные, которые в те времена свободно ковыляли по улицам, уже не внушают жалости и не портят настроения своим видом. Замызганные прокопченные здания перестают напоминать о неминуемой гибели матери-природы. С интересом рассматриваешь даже припаркованные кое-как машины, походящие на рыбин, выброшенных на берег. Советую попробовать.

В этаком безмятежном состоянии я пришла на ужин в большой фирменный ресторан, который неплохо наживался на названии «домашняя кухня». Из всей группы я приперлась первой. Мистер Пузо пребывал в скверном расположении духа. Он сидел за столиком, уставленным хлебными палочками и блюдцами с маслом, которые приманили к себе через открытую форточку стаю ос. Три престарелых официанта курили, недружелюбно на нас поглядывая. Я посмотрела в окно и увидела дворик, заполненный велосипедами, бельем и вездесущими крохотными автомобильчиками, разбросанными тут и там без всякого порядка.

— Мерзкие соплячки. Все до одной. — Мистер Пузо успел раскупорить вторую бутылку «Шанти». Было очевидно, что справиться с ней ему труда не составит. Я налила себе бокальчик, на что он только усмехнулся. Официант, почуяв чаевые, принес нам «гноччи» в соусе, напоминающем грибной суп-пюре. При воспоминании о супчике опять невыносимо захотелось домой. Мистер Пузо, заметив, что снова начинаются всхлипывания, протянул пузырек с успокоительным и сказал: «Смотри не переборщи». Я взяла две пилюли. Он вручил официанту примерно двадцать баксов и заказал еще еды и вина.