Стихотворения

19. «На черный бархат лист кленовый…»{*}

На черный бархат лист кленовый я, как святыню, положил: лист золотой с пыльцой пунцовой между лиловых тонких жил. И с ним же рядом, неизбежно, старинный стих — его двойник, простой и радужный и нежный, в душевном сумраке возник; И всё нежнее, всё смиренней он лепетал, полутаясь, но слушал только лист осенний, на черном бархате светясь… <7 декабря 1921>

20. «Нас мало — юных, окрыленных…»{*}

Нас мало — юных, окрыленных, не задохнувшихся в пыли, еще простых, еще влюбленных в улыбку детскую земли. Мы только шорох в старых парках, мы только птицы; мы живем в очарованье пятен ярких, в чередованье звуковом. Мы только смутный цвет миндальный, мы только первопутный снег, оттенок тонкий, отзвук дальний, — но мы пришли в зловещий век. Навис он, грубый и огромный, но что нам гром его тревог? мы целомудренно бездомны, и с нами звезды, ветер, Бог. <29 января 1922>

21. «Садом шел Христос с учениками…»{*}

На годовщину смерти Достоевского

Садом шел Христос с учениками… Меж кустов на солнечном песке, вытканном павлиньими глазками, песий труп лежал невдалеке. И резцы белели из-под черной складки, и зловонным торжеством смерти — заглушен был ладан сладкий теплых миртов, млеющих крутом. Труп гниющий, трескаясь, раздулся, полный склизких, слипшихся червей… Иоанн, как дева, отвернулся, сгорбленный поморщился Матфей. Говорил апостолу апостол: «Злой был пес; и смерть его нага, мерзостна»…                  Христос же молвил просто: «Зубы у него как жемчуга…» 6 ноября 1921; Кембридж

22–23. На смерть Блока

На смерть Блока

1{*} За туманами плыли туманы, за луной расцветала луна… Воспевал он лазурные страны, где поет неземная весна. И в туманах Прекрасная Дама проплывала, звала вдалеке, — словно звон отдаленного храма, словно лунная зыбь на реке. Узнавал он ее в трепетанье розоватых вечерних теней и в мятелях, смятенье, молчанье чародейной отчизны своей. Он любил ее гордо и нежно, к ней тянулся он, строен и строг, — но ладони ее белоснежной бледный рыцарь коснуться не мог. Слишком сумрачна, слишком коварна одичалая стала земля, и, склонившись на щит лучезарный, оглянул он пустые поля. И, обманут мечтой несказанной, и холодною мглой окружен, он растаял, как месяц туманный, как далекий молитвенный звон… <14 августа 1921> 2{*} Пушкин — радуга по всей земле, Лермонтов — путь млечный над горами, Тютчев — ключ, струящийся во мгле, Фет — румяный луч во храме. Все они, уплывшие от нас в рай, благоухающий широко, собрались, чтоб встретить в должный час душу Александра Блока. Выйдет он из спутанных цветов, из ладьи, на белые ступени… подойдут божественных певцов взволновавшиеся тени. Пушкин — выпуклый и пышный свет, Лермонтов — в венке из звезд прекрасных, Тютчев — веющий росой, и Фет — в ризе тонкой, в розах красных. Подойдут с приветствием к нему, возликуют, брата принимая в мягкую цветную полутьму вечно дышащего мая. И войдет таинственный их брат, перешедший вьюги и трясины, в те сады, где в зелени стоят серафимы, как павлины. Сядет он в тени ветвей живых в трепетно-лазоревых одеждах, запоет о сбывшихся, святых сновиденьях и надеждах. И о солнце Пушкин запоет, Лермонтов — о звездах над горами, Тютчев — о сверканье звонких вод, Фет — о розах в вечном храме. И средь них прославит жданный друг ширь весны нездешней, безмятежной, и такой прольется блеск вокруг, будут петь они так нежно, — так безмерно нежно, что и мы, в эти годы горести и гнева, может быть, услышим из тюрьмы отзвук тайный их напева. вернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернуться