Страница 102 из 117
* * * …Кричал тогда: «Не будет хлеба!» Ошибся он, Ефим Денисов… Ночь зимняя глядится слепо, мерцаньем горизонт унизан. В постромках вытянулись кони, нас осыпая пылью снежной. Качается, как на ладони, Быково в тишине безбрежной… Не знаю, ты ходил ли по России, мог и пойти: характер был таков. Дожди над головою моросили, жара сушила капли у висков. Шли поезда, и двигались обозы. По всем фронтам вела страна бои. Возможно, дед, ты видел наши слезы и находил в них радости свои. Да, ошибались, было: мы живые. Откалывались слабые от нас, и на порядки наши боевые свои снаряды падали не раз. Пахать колхозы в поле выезжали, а нам враги травили семена, частушкой, сплетней грязною визжали… Но поднималась отчая страна. И ты не мог не видеть в злобе лютой, мог и не видеть в ярости слепой, как мы сильнели с каждою минутой, как возвышались духом над тобой. Да, было: голодали, холодали и лаптем щи хлебали — было, да. Но дней иных стремительные дали из вида не теряли никогда!.. А кто ты был, мой дед родной, ну, кто ты? Жалею я тебя, отец отца. Тебя томили темные заботы и довели до жалкого конца. На старом фотоснимке пожелтелом картуз ты на колени положил, и не высок, но крепок грузным телом, и руки все в переплетеньях жил. Глядишь ты осуждающе и строго, причесан на две стороны со лба, и сапоги начищены убого, морщинятся — завидуй, голытьба! Богат ли был? Да, ел и хлеб и мясо и в круглом деревянном жил дому. Сейчас Егор Крылатов рассмеялся, когда об этом я сказал ему. Любой колхозный дом теперь богаче, а мы желаем большего, чем ты! Так что же, зря, выходит, раскулачен? Нет, не уйдешь от нашей правоты. Над жизнью нашей тень твоя нависла. Мечте людской о счастье на земле была твоя ухватка ненавистна, совиная повадка жить во мгле. «Одной рукой давить, другой молиться. Все пропадайте, важен только я!» Была мечте, успевшей народиться, враждебна философия твоя. «Земля скудеет», — утверждали лживо, на Волгу клеветали, как могли. Вы всю природу мерили наживой, вы под себя бы землю подгребли. Какая жажда вас воспламеняла? Быть выше всех по силе, по уму, и властвовать, и хапать — мало, мало!.. Ты жил, мой дед, не веря никому. Не верил ни крестьянам, ни рабочим и думал: завтра будет, как вчера, — как тот заокеанец, что пророчил телеги делать нам — не трактора. Ты стал врагом мечтании человека и оказался поперек пути. Ты — прошлое, ты — окончанье века, вот почему и должен был уйти. Но только ощущаю и теперь я, что есть еще твое в моей крови: проклятое твое высокомерье, желание преобладать в любви. Я узнаю в себе привычки эти: насмешливость спесивую твою, порою, оказавшись на примете твое самодовольство узнаю. О, паутина тонкая, паучья! Спасибо, что в недавние года в зените моего благополучья мне ветер жизни встретился тогда! Спасибо, ветер жизни! Что? Не слышу! Ты здесь? Благодарить тебя хочу. Теперь не позову тебя под крышу — сам из затишья вышел и лечу. Дуй над землей, над Волгой разлитою, метелью этой яростной мети, всё очищай, проветривай мечтою… Тогда я не узнал тебя, прости. Я счастлив, ветер жизни, я с тобою, со всеми, кто с тобой, в одном ряду, пойдем опять теперь от боя к бою. Что? Понимаю, ветер. Я иду! 10. ЕГО ЛЮБОВЬ Россия-мать ждала его, искала, в ладонях Волгу — пить — ему несла, у Каспия немного расплескала, степям в пути напиться подала. А сын ее уже в полет стремится. Припал он к Волге, пил ее. Она в его глаза сыновние глядится, до глубины сама ему видна. Он видел солнце здесь, в летящей глади, большие облака у самых глаз, и, может быть, тогда в глубоком взгляде зажглись лучи, счастливые для нас. На будущее шаг равняя каждый, он вышел, путь прокладывая свой. И навсегда прижалась к сердцу жажда той волжской полосы береговой. Он голод ненавидел всей душою и не любил бессилие и тьму. Людское счастье — самое большое! — с рожденья было дорого ему. Свободный, неподвластен был он плену тюрьмы и ссылки, звал и звал к борьбе и ссыльную подругу Волги — Лену — так полюбил, что имя взял себе. Любил он реки родины любимой, от Волги шел к Москве дружил с Невой и мыслью разглядел сквозь сумрак дымный бушующий Октябрь огневой. Мать-родина, как ты помолодела! Живем в труде, счастливые судьбой, тем, что живое ленинское дело — его любовь — ведет нас за собой. И партия и он предельно схожи, характером близки, как сын и мать, тем, что ему и ей всего дороже, — умением народ свой понимать. Он был великой мыслью озабочен о лучшей жизни. Он любил людей. Сдружил в боях крестьянина с рабочим, сказал земле родимой: молодей! И, с будущим связав себя навеки, хотел, чтоб над землею рассвело. Еще тогда он спрашивал все реки, к себе созвав их планом ГОЭЛРО. Он реки так любил, он так любил их! В его душе цвела земли краса — могучий, рослый хлеб просторов милых, луга и горы, степи и леса. Любил, преобразуя жизнь отчизны, любил на все века, на все года. Для этой вот любви — во имя жизни — не умер он, рожденный навсегда. Страна родная, жизнь ему дала ты, а смерть своим бессмертьем отвела. Он человек — без той, последней, даты. Живет его любовь! — твои дела!