Страница 43 из 60
— Вас как зовут? — сбавил обороты Крутоверхов.
— Гаврила.
Здесь капитан Зырин не выдержал и рявкнул со слюнями:
— Я тебе дам — горилла!!! — и, сжав кулак, помахал им перед лицом прозектора.
— Отставить! — приказал капитану полковник.
— Есть «отставить»!
— Существует такое русское имя — Гаврила, — пояснил полковник подчиненному. — Знаете такой стих: «служил Гаврила хлебопеком»?
— Никак нет! — потерялся капитан, зыркая глазищами рефлекторно.
И полковник продекламировал:
— «Служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булку испекал, своим орлиным острым оком он бракоделов пресекал!»
— И почтальоном Гаврила служил, — добавил прозектор. — И бюрократом…
— Про бюрократа я не знал! — признался полковник.
Надо книжки почитать в библиотеке, решил капитан Зырин, почесав мощные тылы.
— Так куда же трупы делись? — еще раз поинтересовался полковник.
Доктор Гаврила развел руками.
— Но были, — уточнил.
— Посторонних на территорию морга пускали?
— Никого. Да никто и не просился.
— В одиночестве выпивали?
— Конечно…
Пошли смотреть камеры наблюдения. Крутили с момента заноса трупов, закладки их в холодильники до настоящего времени.
— Странно, — протер носовым платком лицо полковник.
Капитан утирался рукавом кителя.
— И я говорю, — ответил Гаврила-прозектор. — Иллюзия! Морг, знаете ли, странное место!
— Да?.. А почему?
— Здесь все по законам смерти.
— А вот заезжий человек-ксилофон говорит, что смерти нет!
— И я слышал. И прав он, быть может!
— На чем основываетесь?
— Было семь свежих человеческих трупов! — провел логическую связь Гаврила. — А стало семь птичьих тушек! Иллюзия! Иллюзия смерти!
— А как в протоколе написать? — задумался полковник.
— А так и напишите — иллюзия… А лучше вот как — сегодняшнего числа в городе Коврове было все спокойно…
— Это не Багдад… — И проговорил: — Прозектором служил Гаврила, Гаврила трупы разрезал!.. Зовите осветителя!
Раритетное авто вмиг домчало своих седоков до нужного адреса.
Яков Михайлович встречал гостей с распростертыми объятиями:
— Здравствуйте, дражайшая Анастасия Ольговна!
— Вы меня в плен взяли?
— Что вы! — отмахнулся психиатр, пыхнув сигарным дымом. — Скорее в союзники!.. А вы, Загладина, боялись, что не научитесь пользоваться мобильным телефоном! Справились же! — Яков Михайлович потрепал старуху по щеке и разрешил подкрепиться остатками котлет. Старуха села за стол и принялась есть с завидным аппетитом. — А вы, Настенька, пластиночку, надеюсь, захватили?
— Со мной, — призналась девушка. — Но если что, вы же знаете… — она показала на свой живот. — Нажму — и все!
— Знаю, знаю! — закивал Яков Михайлович. — Но мы теперь не враги. Все поменялось. Сейчас я вас беру под свою дружескую опеку!
— С чего я должна с вами дружить? — удивилась Настя.
— А потому что вас у Ивана Диогеновича убьют!
— Откуда вы знаете? — Настя вновь ощутила страх именно в том месте, где прятала пластинку.
— Потому что вы ему больше не нужны. У него новая Настя! Оригинальная, так сказать!
Она промолчала. Стояла красная, напряженная. Она вдруг вспомнила интернат для детей-сирот, в котором училась, и директоршу, пятидесятилетнюю тетку по имени Ольга. Злобная была и властная. Все ненавидели ее в едином порыве. И мальчики, и девочки. Одно время Насте казалось, что тетка хочет убить ее. Дрожала по ночам, когда та ночью открывала скрипящую дверь в девичью спальню и подкрадывалась на цыпочках почему-то к ее постели. Трогала волосы… А в седьмом классе она вдруг удочерила Настю и забрала к себе на квартиру жить. И там, на нейтральной территории, она стала Насте лучшей матерью на свете. Добрая и ласковая, директриса лишь на мгновение успела открыть перед девочкой радость семьи. Через восемь месяцев женщина скоропостижно скончалась. Настя вернулась заканчивать восьмой класс в интернат, а когда пришло время получать паспорт, она записала отчеством «Ольговна», в честь приемной мамы, долго уговаривала в загсе с коробкой конфет «Птичье молоко». А фамилию «Переменчивая» взяла из своего сна. В том же сне ей снился Иван. Он и говорил ей: «Ты такая все время меняющаяся!..» Во всяком случае, ей позже так казалось…
— И чего вы к нему прилипли? — не выдержал Викентий, задергав лицом.
Настя очнулась, облизнула губу и решительно произнесла:
— Он — Вера…
— Простите, — придвинулся ближе Яков Михайлович, — кто он?
— Вера, — повторила Настя.
— А это как?
— Я так понимаю — есть Господь… — девушка замялась, думая.
— Так! — поддержал психиатр. — Господь…
— А он — дорога к нему!
— Дорога к Господу? Что в этом нового?
— Он — новая дорога! Самая короткая! — Настя вдохновлялась: — Самая главная и единственная верная!
Ее усадили на старенький диван, откуда она увидела торчащие из соседней комнаты две пары ног. Мужские и женские. Дернулась:
— Мертвые?!!
— Перепились! А может, и мертвые!
— Вкусные у вас котлеты! — похвалила старуха Загладина.
— Значит, дорога? — задумался Яков Михайлович. — Единственная…
— В нем антиматерия, — призналась Настя и поняла, что предала его.
— Интересно!..
— Нагнал бабе пурги в мозги! — нервничал Викентий.
— Подожди! — велел отец. — Вы говорите — антиматерия?
— Да.
— Где же он ее взял?
— Возле Стрелковского пруда нашел. Мы живем недалеко от него. Это в Москве.
— Так просто взял и нашел? — давил Яков Михайлович.
— Он всегда что-то искал. Я просто не понимала что. Но чувствовала, это очень важно! Он искал и нашел!
— Пионер!.. И что он сделал с ней? С этой антиматерией?
— Проглотил.
— И?
— Дальше он стал Верой.
— Ясно. — Яков Михайлович заходил по комнате, подумал, а потом спросил у пространства: — А я тогда кто?
— Ты, отец, материя!
— Значит, — сделал вывод психиатр, — он — антиматерия, а я — материя?
— Выходит, так, — подтвердил Викентий.
— Отдайте пластинку, Анастасия Ольговна, — попросил Яков Михайлович. — Пожалуйста!
Она тотчас положила обе руки на живот, готовая сломать хрупкую вещь.
— Назад! — попросила.
— Обещаю не использовать ее в качестве любовного зелья!
— Обманете!
— Клянусь! — психиатр приложил к груди обе руки. — Для меня эта пластинка — как для Ивана Диогеновича антиматерия! Секс лишь побочный эффект!
— Будете ее есть? — Настя улыбнулась.
— Дайте, пожалуйста! — Он посмотрел на нее профессионально, сломил на мгновение волю и получил желаемый черный диск в свои руки. — Спасибо.
Она пришла в себя, рассмотрела Якова Михайловича с «Валенками» в руках и поняла, что стала совсем беззащитной и никому не нужной. Еще она увидела, как старуха Загладина доедает последнюю котлету.
— И что вы будете делать с пластинкой?
— Я залезу с ней в собственное ухо! — возвестил Яков Михайлович и помахал черным диском.
Жагин проснулся следующим утром совершенно выспавшимся. Голова не болела, и от одного этого стало весело. Он хорошо зевнул и пошел умываться, попутно крикнув Верочке, чтобы жарила яичницу, а сырники подавала холодными. Пока чистил зубы, импресарио, глядя в зеркало, понял, что голова увеличилась в объемах существенно. Но не болела! И это хорошо!
Позвал охранника. Тот, войдя в купе, непроизвольно отшатнулся.
— Что, большая? — хмыкнул Жагин.
— Большая, Андрей Васильевич!
— Да и хер с ней! Что нового без меня?
— Андрей Васильевич! — позвала Верочка. — Завтракать идите!
— Пошли, — позвал Жагин. — В столовой поговорим.
— Ой! — всплеснула руками Верочка. — Что с вами?
— Все в порядке…
— А то, может, какой компресс? У меня капустный лист есть.
Казалось, под Жагиным развалится стул. На предложение Верочки он не повернул головы, завернул на вилку всю яичницу с четырьмя солнцами и разом засунул в рот.