Страница 18 из 60
Яков Михайлович был ко всему привычен. И бровью не повел. Стоял как стоял. Почесал шею.
— Ну, ксилофон, — резюмировал.
А она просияла рассветом, затем ей стало стыдно, что на время усомнилась в разуме Ивана. Ее слегка потрясывало, она потерялась, что делать дальше, а потому ударила Ивана молоточком во второй раз. И опять больница прочувствовала радость ангельского звука. На сей раз нота «до» первой октавы долго вибрировала колоколом в ушах как пациентов, так и всего персонала.
— Прямо филармония! — отозвался Яков Михайлович. — Ну, время! — заторопил. — Пора!
— Дайте минуту, — попросила Настя так пылко, приложив свои ладони к его груди, что психиатр не исключил в дальнейшем секс по взаимному согласию.
— А, валяйте! — разрешил.
Она смотрела на Ивана как на свершенное чудо, пытаясь напитаться им досыта, до забытья, до низведения себя до роли указующего на чудо пальца.
А в следующую минуту она сыграла на нем целую мелодию одной рукой, очень простую мелодию: ми-ля-ля-ля-ля, си-до-си-ля-ля…
По плечам, ключицам, ребрам…
Музыка протекла сквозь дверные щели, пролилась в оконные форточки на психиатрическую больницу, ее постояльцев и персонал. Настя сыграла бетховенского «Сурка» и сама заплакала почти от религиозного чувства, как когда-то, крошечной девочкой, перед алтарным нестройным хором маленькой сельской церкви. Ей тогда показался Бог… Плакала вся больница. Точнее, подвывала.
— Недурно, — похвалил Яков Михайлович. — Действительно ксилофон. Кто бы мог знать. Мы думали — ригидность, а это талант, наверное, призвание, можно сказать. Инструмент…
— Это не просто ксилофон, — утирала слезы счастья Настя. — Это Страдивари ксилофонов. Его надо выписывать! — Она засунула молоточек психиатру обратно в кармашек. — Немедленно! Яков Михайлович, вы слышите!
Дура, подумал о ней Иван. Совершенная идиотка! Самозабвенная… Опять не получилось! Он знал, что с ней делать, но пока она была ему необходима. Пока мука в сердце была неизживна.
— Насчет выписки я бы не торопился! — возвестил Яков Михайлович. — Я…
— А я бы, наоборот, не мешкала! Держать человека без причины, по врачебной ошибке!..
— А физику вы его учитываете?! — разозлился замглавврача. — Все знают, что делать, кроме докторов! Вы ксилофонистка?
— Да, — ответила с гордостью в голосе Настя.
— А я врач высшей квалификации. И не хотел бы вести разговоры о пациенте в его присутствии! Я здесь решаю, и ваши евро не помогут! Выписывать изможденного человека! Черствость прям какая-то!
Он посмотрел на Настю, как это умеют делать психиатры. Сквозной взгляд, рассеянный, как бы в никуда. Она на некоторое время ощутила ускользающую волю, легкое помутнение, будто Яков Михайлович гипнотизировал ее. Сама не помнила, как оказалась в коридоре, как психиатр подталкивал ее под локоток, выводя прочь из отделения через коридоры, двери без ручек, пока они вновь не оказались в курортном отделении, в его кабинете.
Она опомнилась, когда он массировал ей шейные мышцы. Яков Михайлович находился за спиной у девушки, но видел ее глаза в зеркале напротив. Отлично заметил, как мутность уходит из зрачков, как осмысленность появляется во взоре. Внезапный гипноз действует недолго, но психиатру удалось успеть распустить руки и ощупать девушку с нижнего этажа до верхнего. Он явственно понимал, что хочет ею овладеть как никем и никогда. Еще он твердо знал, что добьется этого любыми средствами, пойдет на самые гнусные ухищрения, если понадобится.
— Что вы делаете? — возмутилась она, резко подавшись вперед, чтобы высвободить шею из-под потных пальцев врача.
— Ну вот… — Яков Михайлович продемонстрировал на своем лице оскорбленные чувства. — Вам нехорошо стало! — пояснил. — Вы столь перевозбудились музыкально, что чуть было не потеряли сознание. Давление скакнуло вверх, а потом вниз устремилось! Вот и приводи потом в чувство нервических девиц!
Она кожей чувствовала, что здесь что-то не так. Ощущение было такое, будто тело облапали, а соски грудей болели, словно ущипленные. Тем не менее она поблагодарила Якова Михайловича за помощь и не отказалась от еще одной чашки кофе.
— Вы его отпустите? — спросила Настя.
— Нет, — ответил он честно.
— Он здоров!
— Не имеет значения.
— Он ксилофон, а не шизофреник.
— Я не люблю музыку. У меня нет слуха. Представьте себе, совершенно отсутствует!
— Тогда мне придется жаловаться на вас!
Яков Михайлович премерзко улыбнулся:
— Жаловаться на психиатра?.. Вы слишком юны. Даже если вашу жалобу рассмотрят, на это уйдут месяцы, и все равно ни один специалист не скажет стопроцентно, что Иван Диогенович совершенно здоров. Ну, выпустят месяцев через восемь! И то потому, что социально неопасен.
— Вы же знаете, что он здоров! — Она теряла почву под ногами. — Тем более Иван — гений!
— А какая мне корысть? Родственники вы мне, что ли? И потом, психиатрия — не точная наука! Гений! Кто это определил?.. У нас и физики, и художники мировой величины болеют! Что ж теперь, не лечить их?
После его очевидного намека почва вернулась под ее красивые крепкие ноги, обутые в больничные тапки.
— Сколько? — уточнила по-деловому.
— Что «сколько»? — Яков Михайлович сделал вид, что не понял.
— Евро? Доллары? Что вы там хотите?
— А что вы всё на деньги меряете?
— А как прикажете? Бриллиантами с вами рассчитываться?
— Да не нужны мне ваши материальные блага! — сморщился психиатр.
Она удивилась:
— Что же?
— Давай-ка, милая, начистоту! — Он поменялся в лице. Глаз холодный, взгляд слегка презрительный. Даже мимика изменилась — губы сжаты, брови опустились к самым векам. — Тебе нужен Иван? А мне нужна ты! Вернее, тело твое в пользование! Душу оставь при себе!
Нельзя сказать, что ошеломил ее. Она была понятливая.
— Так все-таки вы воспользовались своими врачебными навыками и… — Она сунула руки под халат, ощупала грудь. — Так и есть, всю перетрогали!
Он хмыкнул:
— Должны быть и в моей профессии плюсы!
— Вы что же, любите немножечко… Как сказать садо-мазо на профессиональным языке?
Вопрос его не смутил:
— Обычно нет.
— Что же сейчас? — Настя прикоснулась к соскам и поморщилась. — Что пошло не так?
— Просто вы разозлили меня.
— Зачем же портить тело? Особенно красивое тело.
— Повторяю: разозлила!
— Я поняла.
— Пять раз, — предложил Яков Михайлович. — Мы встречаемся пять раз на моей территории в течение недели. И я отпускаю ваш ксилофон на все четыре стороны.
— Один.
Он вздернул брови:
— В вашем положении не торгуются! Пять раз! Или я из него дегенерата сделаю! Или балалайку!
— Один раз. Потом на балалайке сами играть будете!
Не придерживаемый пальцами тяжелый халат медленно расходился на ее груди, что заставило психиатра занервничать.
— Хорошо, — согласился он, взяв себя в руки. — И закройтесь! Не здесь же я буду с вами!
— Как щипать — и кабинет сгодился!
Он пропустил сарказм и нервно заходил по кабинету.
— Встречу проведем у меня! И, пожалуйста, не вздумайте потом… «Я этого не делаю! В это место нельзя! Я целомудренна!» И вся такая чушь! Делаем всё, что будет угодно моим фантазиям! Это ясно?
— Абсолютно.
Ее лицо не заливала краска стыда, слезы унижения не просились из глаз. Сидела на стульчике, как прилежная студентка, которой велели к завтрашнему дню реферат сдать. От этой ее постановки внутреннего состояния Яков Михайлович восстал всей своей сексуальной мощью, перестал владеть собой и подпрыгнул к Настеньке, схватив девушку за руку:
— Потрогай его! Прикоснись!
— Мы же договорились: не здесь! Товарищ доктор, неудобно за вас даже!
Она посмотрела на него жалостливо и участливо, отчего Яков Михайлович сложил свои полномочия разом.
— Вы правы! Что это я? — Вытащил из холодильника бутылку воды и выпил ледяную из горлышка. — Сегодня ночью… — продышался. — В двадцать три пятнадцать за вами заедет машина и отвезет ко мне на квартиру. Охрана больницы будет предупреждена, дверь из отделения открыта. Если не приедете, я ваш ксилофон с завтрашнего дня мучить начну. У меня много есть средств для этого.