Страница 3 из 8
4
Жил лесник со своей лесничихой Возле заводи тихой, Возле озера, в чаще глубокой, От селений далеко. К тем селеньям знакомым От жилья лесникова Шли, конечно, дороги лесные, Дороги глухие. Заросли они серыми мхами, Кустами, грибами, Заросли, потому что лесник Колесить по кустам не привык: Он лишь ради базарного дня Запрягал порою коня, Чаще ж он по делам неотложным, По служебным делам всевозможным Отправлялся дорогой иною — На лодке водою. Жил лесник со своей лесничихой Возле заводи тихой. Тут-то мы комиссара больного Положили у хаты сосновой. Нам воды было нужно, А фляга — пустая, И хозяйка сказала радушно, Березовый сок подавая: — Пейте, милые, сколько хотите, А товарища в хату несите… Острых кос восемь штук Лесниково скрывало застрешье. Разве ж он для своих только рук Столько их понавешал? Мы с хозяином косим, Но об этом не спросим… Пять сынов или восемь У хозяина было? Не знаем И допытываться не желаем. Мы об этом не спросим его, Потому что не видим ни одного, Потому что, придут ли с войны Лесниковы сыны, Мы не знаем И тревожить его не желаем. Видит наши мозоли лесник, Лица в каплях обильного пота, И уж знает старик: Мы от сельской отвыкли работы. Молча день мы проводим в труде, Свищут косы стальные. Как мы жили и где И посты занимали какие? Он об этих не спросит делах, Ждать не станет ответа,— Знает так, что на прежних местах Нас теперь уже нету. Окликая озерные дали, Кукушки с утра куковали, Будто клены, березы считали, Комиссару здоровья желали. Комиссар понимал, улыбался, Слушал их, Поправлялся. С комиссаром у нас Молчаливый, нерадостный сговор: Заведем мы беседу подчас — О бригаде ж ни слова. Так семья замолкает порою Об умершем сыне иль брате,— Долго имя его дорогое Не произносится в хате. Да и незачем боль растравлять: Похоронен родной и не встанет, Раны не к чему посыпать Горькой солью воспоминаний. Прочь мы гоним вспомин, Прочь незваный, непрошеный гоним, Потому что у нас не один, Не один человек похоронен. Кто об этом сказал? Мы не верим в рассказы такие, И лишь только закроем глаза — Вновь стоят, как живые, Молодые да рослые, Городские, колхозные Молодцы, Побратимы, Бойцы. Нет, забыться от горьких тревог Было нам не под силу. Удержаться Зарудный не мог, И про знамя спросил он: — Цело знамя иль нет? — Цело… С нами оно… — говорю я, — Покажи…— Что придумать в ответ? Показал и себя нее корю я. Развернули мы стяг боевой — Яркий, гордый и в горе. Посмотрел он, потрогал рукой Это знамя, нам всем дорогое. Еле-еле слезу удержал, Слабый, хворый, привстал на постели. — Выноси! — мне чуть слышно сказал. - Без меня…— Мы, потупясь, сидели. И, смущение наше заметив, Он отрезал сурово: — Не привык я на ветер Бросать свое слово. Собирайтесь! Сегодня ж Пойдете в поход…— Всех он на ноги поднял. К сундукам нас хозяйка ведет, Достает нам дорожные вещи, Словно мать, сыновей собирает. Вижу, куртку мой друг примеряет На широкие плечи. Может статься, сыновний рабочий Костюм лесничиха дарила. А куда мы идем среди ночи, Она не спросила. Чье же все это? Чье? Не сказала Прасковья. Кто носил — не спросил у нее. Не спросил про сынов я. Документы прежние спрятаны За подкладкой, под ватою, Там же знамя зашито… Пора Уходить со двора. Слышны стоны больного — В бреду комиссар. «Разве можно оставить такого? — Печально звенит самовар.— Ваша спешка его доконала. Смотрите, Что сделалось с ним…» Утром хуже Зарудному стало. Мы сидим и молчим. Дни прошли, миновали, Кукушки откуковали. Мы в просторные лодки входили, И плыли, и плыли. В далях синих и розовых Тучки сходятся стайками. Был закат. Через озеро Проводил нас хозяин с хозяйкою. Тихий лес подымался стеной Над извилистыми берегами. Комиссар полковой Был теперь между нами. Мы его подождали, И этому рад он душою. Вот и лодки пристали, На берег выходим гурьбою. Всех подряд обняла нас Прасковья, И губы ее задрожали. — Как родимых сынов, я, Товарищи, вас провожаю… — Брось ты плакать, старуха,— Лесник уговаривал глухо, — Брось, не надо… — А сам Он проводит рукой по глазам. Распрощалися с нами. Пошли. Сели в лодки пустые… По просторам земли Стежки нас повели. Полевые.