Страница 14 из 21
«Мне надоело басом говорить…»
Мне надоело басом говорить, Мне горло натирает медью голоса. А над Землей Полярная звезда горит, Как зайчик солнечный от Северного полюса. 1940ПИСЬМО
Жоре Лепскому
Вот и мы дожили, Вот и мы получаем весточки В изжеванных конвертах С треугольными штемпелями, Где сквозь запах армейской кожи, Сквозь бестолочь Слышно самое то, То самое, Как гудок за полями. Вот и ты, товарищ красноармеец музвзвода, Воду пьешь по утрам из заболоченных речек. А поля между нами, А леса между нами и воды. Человек ты мой, Человек ты мой, Дорогой ты мой человече! А поля между нами, А леса между нами. (Россия! Разметалась, раскинулась По ложбинам, по урочищам. Что мне звать тебя! Разве голосом ее осилишь, Если в ней, словно в памяти, словно в юности: Попадешь — не воротишься.) А зима между нами. (Зима ты моя, Словно матовая, Словно росшитая, На большак, большая, хрома ты, На проселочную горбата, А снега по тебе — громада, Сине-синие, запорошенные.) Я и писем тебе писать не научен. А твои читаю, Особенно те, что для женщины. Есть такое в них самое, Что ни выдумать, ни намучить, Словно что-то поверено, Потом потеряно, Потом обещано. (…А вы все трагической героиней, А снитесь девочкой-неспокойкой. А трубач «тари-тари-та» трубит: «По койкам!» А ветра сухие на Западной Украине.) Я вот тоже любил одну сероглазницу, Слишком взрослую, Может быть, слишком строгую. А уеду и вспомню такой проказницей, Непутевой такой, такой недотрогою. Мы пройдем через это. Мы затопчем это, как окурки, Мы, лобастые мальчики невиданной революции. В десять лет мечтатели, В четырнадцать — поэты и урки. В двадцать пять — Внесенные в смертные реляции. (Мое поколение — это зубы сожми и работай, Мое поколение — это пулю прими и рухни. Если соли не хватит — хлеб намочи потом, Если марли не хватит — портянкой замотай тухлой.) Ты же сам понимаешь, я не умею бить в литавры, Мы же вместе мечтали, что пыль, Что ковыль, что криница. Мы с тобою вместе мечтали пошляться по Таврии (Ну, по Крыму по-русски), А шляемся по заграницам. И когда мне скомандует пуля «не торопиться» И последний выдох На снегу воронку выжжет (Ты должен выжить, Я хочу, чтобы ты выжил), Ты прости мне тогда, что я не писал тебе писем. А за нами женщины наши, И годы наши босые, И стихи наши, И юность, И январские рассветы. А леса за нами, А поля за нами — Россия! И наверно, земшарная Республика Советов! Вот не вышло письма. Не вышло письма, Какое там! Но я напишу, Повинен. Ведь я понимаю, Трубач «тари-тари-та» трубит: «По койкам!» И ветра сухие на Западной Украине. Декабрь 1940«О чистая моя мечта…»
О чистая моя мечта, Какою ты оскоминой платила За то, что правота моя — не та, И то, что выдумал, не воплотилось. Пройти по вечеру и обнаружить вдруг, Что фонари качаются, как идолы, И что листы кленовые вокруг, Как кисти рук отрубленных, раскиданы, Как чертовщиной древнею плело От медленно плывущих расстояний, Как двуедин, как обречен на слом И, может быть, затем и постоянен Весь ритуал тоски. О детство в легких зернышках росы, Пройди по лютикам подошвами босыми, Не повторись! Из множества Россий Я эту заповедь зову Россией. Тепло ты мое земное! Надо же так родиться. Ты слышишь: шумит за мною Горчайшая традиция. Конец 1940«Нам лечь, где лечь…»
Нам лечь, где лечь, И там не встать, где лечь. ………………………………………… И, задохнувшись «Интернационалом», Упасть лицом на высохшие травы. И уж не встать, и не попасть в анналы, И даже близким славы не сыскать. Апрель 1941