Дом свиданий

Кроме Ким, Джонсона и тайного агента, следившего за ним по приказу полицейского лейтенанта из Гонконга, на пароме был ещё некто — ничего удивительного в этом нет: в ночные часы паром курсирует крайне редко — четвёртый человек, вполне заслуживающий упоминания. Это Джордж Маршат, бывший жених Лауры, который долго и бесцельно бродил по парку, изнуряя себя воспоминаниями об утраченном счастье и отыскивая поводы для отчаяния. Маршат покинул приём очень рано — в его присутствии не было уже смысла — и немного поплутал по территориям соседних вилл, скрывающихся за высокими стенами или в зарослях бамбука; потом вернулся к своей машине, оставленной у Небесной Виллы, и поехал по огибающей остров дороге. Он то и дело останавливался у открытых ещё баров и казино, чтобы выпить виски. Миновав Абердин, Маршат задержался ненадолго в пляжном клубе, известном своей дешёвой роскошью, посадил в машину симпатичную проститутку-китаянку и поехал дальше, пытаясь поведать спутнице свою историю; понять женщине ничего не удалось, ибо говорил он совершенно неразборчиво и повествование его было слишком хаотичным. Во всяком случае, чтобы он сумел забыть о потрясшем его горе, она предложила ему свои услуги, но с миной оскорблённой добродетели Маршат ей отказал, повторяя, что он вовсе не хочет ничего забывать, а только понять, что же касается женщин, то с ними раз и навсегда покончено, жизнь утратила для него всякую прелесть, и он собирается броситься с высокого берега в море. Проститутка тут же попросила её высадить, чтобы не оказаться замешанной в скверном деле, и Маршат недолго думая высадил её там, где они ехали, то есть неизвестно где, в пустынном месте, и протянул ей пятидесятидолларовую бумажку в качестве компенсации. Женщина долго и церемонно его благодарит, уверяя, что за такую сумму она могла бы… и т. д., но Джордж Маршат уже отъехал. Он продолжал ехать прямо, никуда не сворачивая, всё увеличивая и увеличивая скорость и всё меньше обращая внимание на бесчисленные повороты дороги, петляющей над самым обрывом, и на небольшие прибрежные деревушки, которые он проскакивал, не сбавляя скорости, пока наконец не оказался в предместье Виктории, где его немедленно задержал полицейский патруль, ибо по движению машины было понятно, что водитель пьян. Он предъявил документы лейтенанту жандармерии, который сразу же узнал в нём голландского торговца по имени Джордж Маршат, одного из самых подозрительных гостей, которого он допрашивал на вечернем приёме у Эвы Бергман: именно у него при обыске был обнаружен заряженный пистолет. На вопрос, что он делал с той минуты, как покинул Небесную Виллу, незадачливый жених перечислил все бары, в которых пил (по крайней мере, те, что запомнил), но эпизод с проституткой обошёл молчанием. Лейтенант записал в блокнот маршрут его перемещений, после чего — поскольку фирма Маршата была известна в городе и найти его было нетрудно — отпустил, посоветовав ехать медленно, но сначала составил протокол о вождении машины в нетрезвом состоянии. Маршат завернул в портовый бар и выпил там несколько рюмок, после чего въехал на машине на паром. Ни Ким, ни Джонсон на пароме его не видели, он заснул за автомобильным рулём в ту самую минуту, когда машина оказалась на палубе. Но даже прогуливаясь по палубе, он не сумел бы застрелить американца, ибо за несколько часов до этого, на Небесной Вилле, пистолет у него конфисковала полиция.

Паром прибывает в Колун, а Джордж Маршат по-прежнему спит, уткнувшись в руль. Моряки, которые занимаются выгрузкой автомобилей, трясут его за плечо, пытаясь разбудить. В ответ они слышат только храп и бессвязные слова, среди которых попадаются и такие, как «сука» и «убью», но чтобы разобрать их в потоке звуков, с трудом вырывающихся из горла Маршата, потребовалось бы знать все те беды, которые на него так внезапно обрушились. Заниматься такого рода расследованием морякам некогда, тем более что автомобиль Маршата мешает другим машинам, стоящим за ним и подающим нетерпеливые сигналы. Моряки отодвигают молодого человека от руля и, управляя через опущенное стекло машиной, выкатывают её на берег, что удаётся им без всякого труда, поскольку берег и палуба находятся на одном уровне. Машину Маршата оставляют возле закрытого портового склада. Молодой человек, растянувшись на сиденье, продолжает храпеть, погружённый в пьяный сон.

Джонсон и тайный агент, чьи машины отъехали несколько минут назад, при этом инциденте не присутствовали. Что касается Ким, которая сошла на берег первой (напуганные грозным ворчанием пса, пассажиры посторонились и дали ей пройти), то она уже далеко. Особых причин посещать Маннера у неё нет; никаких поручений от своей хозяйки, убеждённой, что девушка отдыхает сейчас у себя на четвёртом этаже, она не получала, и тем не менее Ким, которой нечего у него делать, идёт таким решительным шагом, словно чувствует — в последнее время это случается с ней всё чаще и чаще — неодолимую потребность повидать Старика; она уверена, что он её ждёт. Она никогда не задумывалась, с какой целью Старик во время таких визитов проводит над ней эксперименты: ей совершенно безразлично, являются ли напитки и уколы, которые он применяет, неизвестными наркотиками или это магические средства, воздействующие на волю человека и подчиняющие его желаниям экспериментатора или кого-нибудь третьего. Впрочем, до сих пор Старик её доверием не злоупотреблял, по крайней мере, насколько она может вспомнить. У неё такое впечатление, что часы, проведённые ею в современном здании в Колуне, похожем на клинику, тянулись невероятно медленно, хотя были и такие, которые совершенно выпали из её памяти.

Итак, в эту ночь Ким застаёт Эдуарда Маннера за письменным столом. Старик, как уже говорилось, сидит спиной к двери и даже не оборачивается, чтобы взглянуть, кто вошёл. Но он, конечно же, знает, что вошла Ким. В общем, известно, что девушка трижды стучит во входную дверь и, не дожидаясь ответа, переступает порог комнаты. Был ли у неё собственный ключ, которым она открыла дверь? Или Маннер оставил свой ключ в замке? Или, возможно, он только прикрыл дверь, не захлопнув её. чтобы не утруждать себя открыванием? Но ведь совсем недавно Джонсону пришлось ждать, пока Маннер ему откроет. А не могло ли случиться так, что Джонсон, выходя, не закрыл за собой дверь; бывает, что, если очень сильно хлопнуть дверью, замок не защёлкивается. Все эти подробности, конечно, не имеют никакого значения, тем более, что посещения были описаны раньше, когда речь шла о конверте из серой бумаги, вмещавшем сорок восемь пакетиков, за которым леди Ава послала служанку. Осталось только узнать, что девушка сделала с псом: в дом ввести она его не могла, поскольку эти нежные животные совершенно не выносят кондиционеров и слишком больших перепадов уличной и комнатной температуры. (Вероятно, именно поэтому на Небесной Вилле, где они живут, до сих пор стоят довоенные вентиляторы.) Но решение этой проблемы представляется сейчас лёгким: Ким оставила пса в холле между входной дверью, которая открывается автоматически, и двойными стеклянными дверями, ведущими на лестницу и к лифту. И — как обычно — прикрепила конец поводка к кольцу, вероятно, специально для этого предназначенному, но не замеченному ею во время последнего посещения. Безусловно, она поступила бы гораздо разумнее, взяв пса с собой, как охрану, на четвёртый (или шестой?) этаж. Это приходит ей в голову, но слишком поздно — так случается всякий раз, когда она отступает в угол комнаты, а Старик медленно, шаг за шагом, приближается с пугающим её выражением лица: вот он уже совсем близко, возвышаясь над ней на целую голову, стоит неподвижно, губы крепко сжаты, седоватая бородка аккуратно подстрижена, усы торчат, словно вырезанные из картона, глаза горят безумным огнём — сейчас он будет её пытать, бить, резать бритвой на мелкие кусочки… Ким хочет закричать, но, как всегда, не в силах издать ни звука.

В этом месте рассказа Джонсон останавливается: ему кажется, что где-то поблизости в ночной тишине послышался крик. Он пешком вернулся на пристань из гостиницы, куда заехал на такси с глухо закрытыми окнами. Снимая с доски ключи, портье, китайский коммунист, сообщил ему, что инспектор полиции производил в его номере обыск. Никаких следов обыска Джонсон не обнаружил ни в салоне, ни в спальне, ни в ванной, настолько искусно он был сделан. Такого рода скрытность обеспокоила его куда больше, чем демонстративная слежка, которой он подвергался до сих пор. Не теряя времени на переодевание, он достал револьвер, который лежал на обычном месте, в ящике с рубашками, и снова вышел на улицу. Искать такси ему было ни к чему, до следующего парома оставалось ещё много времени, и он успевал дойти до пристани прогулочным шагом. А может быть, таким образом Джонсон хотел — в какой-то мере сознательно — избежать нескромных или вызывающих тревогу замечаний пытливого водителя? Пройдя вращающиеся двери, он тут же обнаружил, что такси у подъезда нет. Не поджидало ли оно у сквера с другой стороны гостиницы? Неужели несмотря на поздний час нашёлся какой-то клиент? Американец огляделся по сторонам, но всё было спокойно, вплоть до той самой минуты, когда, дойдя до набережной, он услышал крик, даже не крик, а сдавленный хрип или жалобный стон, несомненно призывающий на помощь, а может быть, это был чей-то низкий, слегка охрипший голос или какой-то шум из близкого порта, забитого джонками, на которых живут целыми семьями. Джонсон подумал, что у него пошаливают нервы. На набережной, однако, как и на примыкающих к ней улицах, ни души: вход на паром открыт, но кассира у входа не было, как, впрочем, не было ни пассажиров, ни автомобилей. Пустой зал ожидания, одинокий стул отсутствующего кассира. Решив спокойно дождаться возвращения кассира — спешить было некуда — Джонсон снова вышел на набережную.