Резинки

— Ты почему вчера не хотел со мной поговорить, а?

— Я? — спрашивает удивленно Валлас.

— А-а-а, ты думаешь, я тебя не узнаю? — восклицает человек, на лице которого появляется веселая ухмылка.

Он поворачивает голову к стойке и повторяет:

— Он думает, что я его не узнаю!

Патрон, с пустыми глазами, не шелохнулся.

— Вы меня знаете? — спрашивает Валлас.

— Да уж, старина! Хотя ты был не очень-то вежлив… — он старательно считает на пальцах… — Это было вчера.

— А, — говорит Валлас, — это, должно быть, ошибка.

— Он говорит, что это ошибка! — вопит пьяница, обращаясь к патрону. — Будто я ошибся!

И он разражается громогласным хохотом.

Как только он немного утихает, Валлас справляется — чтобы поддержать игру:

— А где это было? В котором часу?

— А, в часу, вот этого не надо! Я никогда не знаю, который час… Еще не стемнело. И это было там, на выходе… ну там… там…

Голос повышается с каждым новым «там»; одновременно балагур делает правой рукой широкие неуверенные движения в направлении двери. Затем, внезапно успокоившись, добавляет почти шепотом и словно говоря самому себе:

— Где, по-твоему, это было?

Валлас отчаивается что-нибудь из него вытянуть. Однако приятное тепло кафе удерживает его от того, чтобы уйти. Он усаживается за соседний столик.

— Вчера в это время я был за сотню километров отсюда…

Комиссар снова принимается медленно потирать ладони.

— Да уж ясно! Хороший убийца всегда позаботится об алиби.

Удовлетворенная улыбка. Две жирные ладони ложатся на стол, пальцы растопырены…

— В котором часу? — спрашивает пьяница.

— В том самом, как вы сказали.

— Но я не говорил, в котором часу! — восклицает пьяница с торжеством в голосе. — С тебя причитается.

Странная игра, думает Валлас. Но не делает ни единого движения. Теперь патрон бросает на него укоризненный взгляд.

— Все это вранье, — заключает пьяница, старательно подумав. Он оглядывает Валласа и презрительно добавляет: «У тебя даже машины нет».

— Я приехал на поезде, — говорит Валлас.

— А-а, — произносит пьяница.

Его веселость покидает его; у него такой вид, будто спор утомил его. И все же он переводит для патрона, правда, совершенно мрачным тоном:

— Он говорит, что приехал на поезде.

Патрон не отвечает. Он сменил позу; вскинул голову, опустил руки, видно, что он собирается что-то предпринять. И в самом деле, он хватает тряпку и проводит ею три раза по стойке.

— Какая разница, — начинает пьяница, запинаясь… — какая разница между поездом… поездом и бутылкой белого?

Разговаривает он со своим стаканом. Валлас, машинально, пытается найти разницу.

— Ну и? — неожиданно бросает его сосед, приободрившись от предчувствия победы.

— Не знаю, — говорит Валлас.

— Так значит, по-твоему, нет никакой разницы? Слышите, патрон: он считает, что нет никакой разницы!

— Я этого не говорил.

— Говорил, говорил! — вопит пьяница. — Патрон свидетель. Ты это сказал! С тебя причитается!

— Ладно, с меня причитается, — соглашается Валлас. — Патрон, два стакана белого.

— Два стакана! — повторяет его компаньон, к которому вернулось хорошее настроение.

— Не утруждайся, — бросает патрон, — я не глухой.

Пьяница залпом выпил свой стакан. Валлас пригубляет свой. Он удивляется, что ему так хорошо в этом неопрятном бистро; потому ли только, что тут тепло? После холодного воздуха улицы по его телу разливается легкая истома. Он ощущает расположенность к этому пьяному клошару и даже к патрону, который, однако, совсем не вызывает симпатии. Тот и в самом деле не сводит глаз со своего клиента; и в его взгляде сквозит такое недоверие, что Валлас в конце концов начинает чувствовать себя неловко. Он поворачивается к любителю загадок, но, кажется, выпитое вино вернуло того к мрачным мыслям. В надежде расшевелить его немного, Валлас спрашивает:

— Ну и какая разница?

— Разница? — пьяница выглядит совсем мрачным. — Разница между чем?

— Да между поездом и бутылкой белого!

— Ах да… бутылкой… — вяло тянет тот, словно возвращаясь откуда-то издалека. — Разница… Да, она огромная, разница… Поезд! Это совсем не одно и то же…

Лучше было бы порасспрашивать его до того, как он снова выпьет. Балагур с открытым ртом смотрит теперь в пустоту, облокотившись рукой на стол и подпирая отяжелевшую голову. Он бормочет какие-то неразборчивые слова; затем, с явным усилием выйдя из своего оцепенения, выговаривает, запинаясь и повторяя одно и то же:

— Ну и насмешил же ты меня своим поездом… Если ты думаешь, что я тебя не узнал… не узнал… Как раз, когда отсюда выходил… Мы шли всю дорогу вместе… всю дорогу… Это было бы слишком просто! Думаешь, сменил пальто и все…

Затем монолог становится еще бессвязнее. В нем все время, непонятно почему, всплывают одни и те же слова, что-то вроде найденный ребенок.

Почти заснув за столом, он продолжает бормотать себе под нос непонятные слова, прерываемые восклицаниями и движениями рук, которые, едва поднявшись, тяжело падают на стол или расплываются в тумане воспоминаний…

Впереди какой-то высоченный тип в плаще идет вдоль решетки.

— Эй! Не слышишь, что ли? Эй! Приятель!

Точно глухой!

— Эй, ты! Эй!

Ладно, услышал вроде.

— Погоди! Эй! У меня есть для тебя загадка!

Ну и ну! Приятель не очень-то вежлив. Странно все же, что никто не любит загадок.

— Эй, постой! Вот увидишь: она не сложная!

Не сложная! Им ни за что не отгадать.

— Эй! Приятель!

— …

— Ну вот, пришлось бежать!

Резким движением человек вырывается из его объятий.

— Ладно, ладно! Не хочешь, чтобы я взял тебя под руку… Эй, не так быстро! Дай передохнуть, чего я хотел тебя спросить…

Но тот угрожающе поворачивается, и пьяница отступает на шаг назад.

— Какой зверь…

Он резко замолкает, видя злобное выражение лица человека, который явно готов сделать из него мокрое место. Он считает, что лучше будет ретироваться, бормоча что-то в свое оправдание; но как только тот другой, решив, что для начала хватит, продолжает свой путь, пьяница тащится за ним следом, семеня ногами и охая.

— Эй, ты, потише!.. Эй!.. Не иди так быстро!.. Эй!..

У них на пути останавливаются прохожие, оборачиваются, отходят, чтобы уступить дорогу этой странной парочке: высокий здоровый мужчина в немного тесном плаще и светлой фетровой шляпе, надвинутой на самые глаза, идет твердым шагом, опустив голову и засунув руки в карманы; он шагает без излишней торопливости и, похоже, не обращает никакого внимания на человека — забавного тем не менее, — который идет за ним следом, забегая то справа, то слева, по большей части оставаясь позади, где выделывает неожиданные кульбиты с единственной, как можно подумать, целью не отстать. Это ему, так или иначе, удается, но ценой невероятных телодвижений он проделывает путь раза в два или три больше, чем нужно, так резко срываясь с места и останавливаясь, что, глядя на него, начинаешь бояться, что он вот-вот упадет. Несмотря на эти непрерывные трудности, с которыми он борется, ему удается еще и держать свои речи, правда, отрывочные, но в которых все время проскальзывают отдельные внятные слова: «Эй! Подожди меня… загадать загадку…» и что-то похожее на «найденного ребенка». Он явно хватил лишнего. Маленького роста, пузатый, закутанный в какие-то непонятные одеяния, по большей части в лохмотьях.

Но время от времени шагающий впереди человек безмолвно оборачивается, и пьяница в ужасе отступает на шаг назад, чтобы тот его не достал; затем, как только ему кажется, что опасность миновала, он упорно продолжает свою погоню, снова пытаясь догнать своего попутчика и иногда даже схватить его, задерживая — или же забегая на шаг вперед, чтобы через секунду снова семенить далеко позади — как если бы он старался нагнать время.