Резинки

От конца улицы Иосифа-Янека имелась более короткая дорога, чтобы добраться досюда, но это было сложнее, и дама со шваброй из пырея правильно сделала, что направила его через префектуру. Черный плащ с болезненным выражением лица свернул тут и затерялся в этом хаосе узких и кривых улочек. Собравшись было отправиться, Валлас вспоминает, что ему еще надо найти Дворец Правосудия; он его почти сразу же находит, за префектурой, с которой его соединяет маленькая улица, ведущая на площадь, «Улица Хартии». И действительно, главный комиссариат расположен как раз напротив. Валлас чувствует себя менее чужим в этом столь размеченном пространстве, он может в нем перемещаться с меньшим прилежанием.

Ниже по авеню он проходит мимо почты. Она закрыта. На внушительной двери вывеска из белого картона: «Почта работает без перерыва с 8 до 19 часов». Свернув на бульвар, он немедленно столкнется с водой, вдоль которой идет, влекомый, поддерживаемый ею, поглощенный в созерцание отражений и теней.

Когда Валлас во второй раз выходит на площадь Префектуры, часы показывают без пяти восемь. Времени хватит только на то, чтобы зайти в кафе на улице Хартии и быстро перекусить. Местечко не соответствует его ожиданиям: кажется, что эта провинция не очень-то почитает зеркала, никель и неоновое освещение. За недостатком стекол, восполняемым робким светом нескольких настенных светильников, это большое кафе выглядит скорее унылым со своей потемневшей деревянной обшивкой и жесткими банкетками, обтянутыми темным молескином. Валлас не без труда может читать газету, которую ему принесли. Он быстро пробегает колонки:

«Серьезная авария на Дельфской дороге».

«Совет соберется завтра для избрания нового мэра».

«Ясновидящая обманывала своих клиентов».

«Сбор картофеля превзошел показатели самых урожайных лет».

«Кончина одного из наших горожан. Дерзкий злоумышленник проник вчера ночью в дом г-на Даниэля Дюпона…»

Вероятно, что Лоран, главный комиссар, лично примет его по прибытии, благодаря рекомендательному письму Фабиуса. Лишь бы он не оскорбился этим вмешательством в его дела: надо будет ловко представить ему все обстоятельства; иначе рискуешь нажить себе врага или, по меньшей мере, лишиться его поддержки, необходимой, как бы то ни было. В самом деле, несмотря на то что местные полицейские силы выказали абсолютную беспомощность в восьми предыдущих преступлениях — так и не сумев обнаружить ни одной зацепки и даже в двух случаях придя к выводу, что смерть наступила случайно, — похоже, будет трудно полностью обойтись без них: несмотря ни на что, они образуют единственно возможный источник информации относительно предполагаемых «убийц». С другой стороны, никак не годится дать им почувствовать, что они находятся под подозрением.

Заметив открытый писчебумажный магазин, Валлас на всякий случай заходит туда. Совсем молоденькая девушка, сидевшая за прилавком, поднимается к нему навстречу.

— Что желаете?

У нее хорошенькое, немного капризное личико и светлые волосы.

— Мне нужна очень мягкая резинка, чертежная.

— Пожалуйста, мсье.

Она поворачивается к ящикам, которые занимают заднюю стену. Волосы, собранные на затылке, делают ее со спины старше. Она роется в одном из ящиков и выкладывает перед ним желтую резинку, длинную, со скошенными краями, обычный товар для школьников. Он спрашивает:

— У вас нет специальных принадлежностей для черчения?

— Это чертежная резинка, мсье.

Она ободряет его, слегка улыбнувшись. Валлас берет резинку, чтобы получше ее разглядеть; потом смотрит на девушку, на ее глаза, на пухлые приоткрытые губы. В свою очередь улыбается:

— Я бы хотел…

Она немного наклоняет голову, словно для того, чтобы лучше расслышать, что он скажет.

— …что-нибудь помягче.

— Да нет же, мсье, уверяю вас, это очень хорошая резинка для карандаша. Все наши клиенты хвалят ее.

— Ну ладно, — говорит Валлас, — я попробую. Сколько?

Он расплачивается и уходит. Она провожает его до двери. Нет, это уже не ребенок: ее бедра, медленная походка почти как у женщины.

Оказавшись на улице, Валлас машинально теребит резинку пальцами; на ощупь ясно, что она никуда не годится. Да и не удивительно для такого скромного магазина… Она была любезна, эта девушка… Указательным пальцем он трет край резинки. Это совсем не то, что он ищет.

Раскладывая досье на своем столе, комиссар Лоран прикрывает маленький кусочек резинки.

Валлас делает вывод:

— В общем, нашли вы немного.

— Вы можете сказать: ничего, — отвечает главный комиссар.

— А что теперь думаете делать?

— Опять же ничего; ведь это уже не мое дело!

Эти слова комиссар Лоран сопровождает иронически огорченной улыбкой. Поскольку его собеседник молчит, он продолжает:

— Напрасно я считал себя в ответе за общественное спокойствие в этом городе. В этой бумаге (он теребит письмо меж пальцами) в недвусмысленных выражениях меня просят оставить вчерашнее преступление, чтобы им занялась столица. Лучше не придумаешь. И вот теперь министр, как вы говорите — или, во всяком случае, служба, подчиняющаяся непосредственно ему, — присылает вас сюда, чтобы продолжить расследование, не «вместо меня», но «при моем содействии». Что из этого следует? Только то, что это содействие должно ограничиться передачей вам сведений, которыми я располагаю — что я только что и сделал, — ив дальнейшем, при необходимости, обеспечить вам защиту со стороны моего полицейского управления.

Снова улыбнувшись, Лоран добавляет:

— То есть это вы должны мне рассказать, что собираетесь делать, если только это не секрет.

Окопавшись за своими бумагами, которыми завален стол, упершись локтями в ручки кресла, комиссар, продолжая говорить, медленно, как будто с предосторожностью, потирает руки; потом вытягивает их перед собой, положив на разбросанные бумаги, растопырив короткие толстые пальцы, и дожидается ответа, по-прежнему разглядывая своего посетителя. Это пухлый розовощекий человечек с лысым черепом. В его любезном тоне слышится натянутость.

— Вы говорите, что свидетели, — начинает Валлас…

Лоран сразу же поднимает руки, прерывая его.

— Собственно о свидетелях говорить не приходится, — говорит он, проводя правой ладонью по левому указательному пальцу, — ведь не назовешь же свидетелем врача, который не вернул раненого к жизни, ни старую глухую служанку, которая вообще ничего не видела.

— А вам кто сообщил, врач?

— Да, доктор Жюар позвонил в полицию вчера вечером около девяти часов; инспектор, который принял сообщение, записал его показания — вы только что ознакомились с этим документом, — потом позвонил мне домой. Я сразу же организовал осмотр места происшествия. На втором этаже дома инспектора обнаружили четыре вида свежих отпечатков пальцев: служанки и три других, принадлежащих, по-видимому, мужчинам. Если верно, что в течение нескольких дней никто из посторонних не поднимался на второй этаж, эти отпечатки могли бы быть: (он считает на пальцах) во-первых, доктора, слабые и немногочисленные, на перилах лестницы и в комнате Дюпона; во-вторых, самого Дюпона, которые встречаются по всему дому; в-третьих, убийцы, довольно многочисленные и отчетливые, на перилах, на дверной ручке кабинета и на некоторых предметах мебели этого кабинета — главным образом на спинке стула. У дома два входа; обнаружен большой палец правой руки доктора на звонке передней двери и отпечаток предполагаемого убийцы на дверной ручке заднего входа. Видите, я сообщаю вам все подробности. Наконец, служанка подтверждает, что, с одной стороны, доктор вошел в переднюю дверь и что, с другой стороны, она обнаружила, что маленькая дверь заднего входа была открыта, когда она поднялась на зов раненого — хотя несколько минут назад она ее закрывала. Я могу, если вам угодно, распорядиться, чтобы для большей уверенности сняли отпечатки пальцев доктора Жюара…