Заговор против Америки

Тело Уолтера Уинчелла, застреленного сегодня днем в ходе политического митинга в Луисвилле, штат Кентукки, предположительно, членом Национал-социалистической партии США в сообщничестве с Ку-клукс-кланом, будет нынешней ночью доставлено из Луисвилла на Пенсильванский вокзал в Нью-Йорке. По приказу мэра Нью-Йорка Фьорелло Лагуардиа и под охраной нью-йоркской полиции гроб с останками покойного пробудет в центральном зале вокзала все утро. Согласно иудейскому обычаю, обряд прощания пройдет в тот же день, начавшись в два часа, в храме «Эману-Эл» — самом большом во всем Нью-Йорке. Церемония будет транслироваться по громкоговорителям на всей Пятой авеню, где ожидается скопление десятков тысяч людей. В ходе гражданской панихиды, наряду с мэром Лагуардиа, выступят сенатор-демократ Джеймс Мид, губернатор штата Нью-Йорк, иудей по вероисповеданию, Герберт Леман и бывший президент США Франклин Д. Рузвельт.

— Свершилось! — воскликнул мой отец. — Он вернулся! ФДР вернулся.

— Вот уж вовремя, — сказал мистер Кукузза.

— Мальчики, — продолжил отец, обняв нас с Сэнди за плечи. — Вы понимаете, что это означает? Это начало конца фашизма во всей Америке! Никакого Муссолини, Кукузза, здесь не будет — никакой Муссолини здесь не пройдет!

Октябрь 1942

ДУРНЫЕ ДНИ

Элвин появился у нас дома на следующий вечер, приехав на новехоньком зеленом «бьюике» в обществе Минны Шапп, с которой, как выяснилось, он был помолвлен. Само слово «помолвка» (и производные от него) чрезвычайно волновало меня в детстве и раннем отрочестве. Оно превращало девицу, к которой относилось, в нечто особенное: помолвленной (еще не стопроцентной невесте) полагалось в гостях у родителей или ближайших родственников будущего жениха сидеть не поднимая глаз и помалкивать из страха сделать что-нибудь не так. В данном случае изюминка помолвки заключалась не в самой суженой, а в ее отце и, соответственно, будущем тесте Элвина: это был крупный делец, который, как предполагалось, сумеет пристроить зятя, занимающегося пока суд да дело поставками нелегальных игральных автоматов в обществе двух громил — наполовину грузчиков, таскающих оборудование на плечах, наполовину «быков», выбивающих долги из клиентов, — и, одев его в шелковый костюм от хорошего портного и в дорогую сорочку с белой монограммой на белом фоне, «посадит» на ресторан в Атлантик-Сити. Хотя сам мистер Шапп, стартовав в двадцатые годы как Билли Шапиро по прозвищу Шарик, крышевал проституток мужского и женского пола и водился с самыми грязными подонками в самых отвратительных — самых трущобных и самых разбойных — районах южной Филадельфии (среди этих подонков был и дядя Шуши Маргулиса), к 1942 году суммарный доход от пинбола и игральных автоматов составлял уже пятнадцать тысяч не подлежащих налогообложению долларов в неделю, а Билли Шарик превратился в Уильяма Шаппа-второго, высокочтимого члена клуба «Грин-Вэлли», участника еврейской общественной организации «Брит-Ахим» (куда он по субботам водил свою жизнерадостную супругу — да и кто бы не порадовался жизни в таких брильянтах? — потанцевать под музыку Джеки Джейкобса и его «Веселых джазистов») и прихожанина синагоги «Хар Цион» (на кладбище которой, в самом живописном уголке, он заблаговременно прикупил участок для себя и для своих близких), не говоря уж о его восемнадцатикомнатном особняке в респектабельном пригороде Мэрион, выстроенном и обставленном с роскошью, в котором жил весною, летом и осенью, и о шикарных апартаментах в пентхаусе (заветная мечта мальчика из бедной семьи), который он ежегодно снимал в Майами, в прибрежном отеле «Эден-Рок», на всю зиму.

В свои тридцать один Минна (на восемь лет старше Элвина) была очень белолицей, и в тех редких случаях, когда она осмеливалась хоть что-нибудь сказать своим писклявым, чуть ли не младенческим голоском, выговаривала каждое слово так тщательно, словно только что научилась отвечать на вопрос: «Который час?» Всё в ней свидетельствовало о том, что ее отцу принадлежал, наряду с компанией междугородных перевозок (представляющей собой официальную вывеску нелегального игорного бизнеса), лобстер-хаус площадью в полакра прямо через дорогу от Стил-Пиер, возле которого по выходным машины парковались в два ряда, а поскольку после отмены сухого закона доходы Шарика несколько снизились, предприимчивый Шапиро открыл стейк-хаус «Ориджинал-Шаппс», мгновенно сделавшийся популярным среди, как выражаются в Филадельфии «еврейской черни». Таким образом отец Минны искупал в глазах Элвина чуть ли не все недостатки дочери. «Уговор у нас с тобой будет такой, — сказал Шапп Элвину, выдав ему деньги на покупку обручального кольца для собственной дочери. — Минна тебе дает, ты с ней живешь, а я даю жить вам обоим».

Вот каким образом мой двоюродный брат собирался обзавестись шелковыми костюмами от дорогого портного и взять на себя почетную ответственность лично препровождать за ресторанный столик таких крупных шишек, как коррумпированный мэр Джерси-Сити Фрэнк Хейг, чемпион Нью-Джерси в полутяжелом весе Гас Лесневич, король рэкета Мое Далиц из Кливленда, его коллеги Кинг Соломон из Бостона и Майк Коэн из Лос-Анджелеса и даже сам Мейер Лански по прозвищу Башка, когда им случится съехаться в Филадельфию на гангстерскую сходку. И, разумеется, регулярно, в сентябре каждого года, приветствовать только что коронованную Мисс Америка со всей ее вусмерть перепившейся свитой. Обласкав и приветив каждого из дорогих гостей и посулив им небывалого качества омаров, Элвин щелчком пальцев должен был дать понять официанту, что прием и на сей раз произойдет за счет заведения.

Одноногий будущий зять Шарика вскоре обзавелся и собственным погонялом — Модник, — присвоенным ему, как Элвин без устали повторял всем и каждому, Алли Штольцем, претендентом на титул чемпиона мира в легком весе. Элвин и приехал-то из Филадельфии навестить Штольца, который, подобно Гасу Лесневичу, был уроженцем Ньюарка, — ну а уж заодно — прибыть со своей Минной к нам на званый ужин. В мае прошлого года Штольц проиграл в Мэдисон-сквер-гардене пятнадцатираундовый бой чемпиону и готовился нынешней осенью, тренируясь у Марсилло на Маркет-стрит, к ноябрьскому поединку с Красавчиком Джеком, успех в котором должен был позволить ему бросить вызов Типпи Ларкину. «Как только Алли пройдет Красавчика, — объяснил нам Элвин, — между ним и титулом останется только Ларкин, а у Ларкина — стеклянная челюсть».

Стеклянная челюсть. Стрелки. Разборки. Разводки. Братва. В чем фишка? Не просекаю. Вашу тачку пора в утиль.Элвин теперь не только выражался, но и говорил совершенно по-новому, с колоссальной бравадой, — и моих родителей это явно расстраивало. Но когда он с восхищением отозвался о щедрости Штольца: «Алли сорит баблом не глядя», мне тоже захотелось почувствовать себя острым перцем — и, придя в школу, я не преминул щегольнуть новым синонимом слова «деньги».

На протяжении всего ужина Минна помалкивала, хотя моя мать и пыталась разговорить ее; меня одолела робость; отец не мог думать ни о чем, кроме взрыва в синагоге, прогремевшего в Цинциннати накануне ночью, и погрома в еврейских лавках, прокатившегося по городам Америки, расположенным в двух часовых поясах. Вторую ночь подряд он не ходил на работу к дяде Монти, чтобы не оставлять нас на Саммит-авеню без защитника; брат, понятно, разозлился на него, но отцу сейчас было не до этого: на протяжении всего застолья он то и дело удалялся в гостиную послушать по радио самые последние известия о том, что происходит в стране после — и как следствие — похорон Уинчелла. Элвин меж тем болтал только о своем Алли и о его претензиях на титул чемпиона мира, как будто чемпион-легковес родом из Ньюарка представлялся ему венцом творения. В нем не осталось ничего от человека, который добровольно пошел воевать с Гитлером и потерял ногу. Совершенно стерлась черта, некогда разделявшая его с Шуши Маргулисом, и, напротив, возник непреодолимый барьер между ним и нами.