Страница 3 из 40
Они, потомки тех самых «дыромоляйцев», по выражению Алексея Крученых, которые «убили душу»[18] Елены Гуро, до сих пор остаются и слепы, и глухи. И это несмотря на то, что в разных странах мира проводятся международные конференции, посвященные творчеству Гуро, защищаются диссертации, издаются монографии ведущих гуроведов…В отечественной и зарубежной критике прослеживается довольно отчетливая тенденция, направленная на то, чтобы представить ее поэтом, стоящим вне футуризма, не имеющим с ним практически ничего общего.
Попытки убрать реальный контекст ее литературного бытования естественным образом приводят к вопросу о том, куда же, в таком случае, следует отнести Елену Гуро, к какому направлению или течению? Мнения специалистов на этот счет, мягко говоря, расходятся. Так, Бьорнагер Иенсен считает, что произведения Гуро — связующее звено между символизмом и футуризмом[19]. Другие зарубежные исследователи с завидным упорством доказывают, что Елена Генриховна — типичная модернистка. Николай Гумилев в рецензии на «Садок судей II» обозначал ее близость к неоимпрессионистам[20]. Поэт и критик А. Ростиславов в своем некрологе объявлял творчество Гуро «импрессионистическим реализмом», тогда как В. Брюсов авторитетно заявлял о близости ее стихов к «реальному импрессионизму»[21].
Вероятно, каждый из ярлыков, приклеиваемых к имени Елены Гуро, что-то реально отражал и о чем-то свидетельствовал. Действительно, невозможно не учитывать переклички произведений поэта с творчеством Б. Зайцева, А. Ремизова (известно, что Гуро высоко ставила его «Посолонь»), — как нельзя и анализировать ее творения, ни разу не произнеся магическое слово «импрессионизм». Было бы странным не слышать в книгах Гуро отголосков драматургии А. Блока и «симфоний» А. Белого. Елена Гуро увлекалась новой французской поэзией (Вьеле-Гриффен, Верхарн), ценила стихотворения поэтов-сверстников А. Добролюбова и И. Коневского, хорошо знала финский фольклор, любила скандинавскую литературу (К. Гамсун, Г. Ибсен и др.).
В то же время, представляются совершенно неверными попытки иных критиков рассматривать ее творчество вне футуристически-дружеского окружения. Невооруженным глазом можно обнаружить следы влияния поэзии Гуро в ранних «урбанистических» стихах В. Маяковского; отражение «Шарманки» — в поэзии и прозе В. Каменского; этой и других ее книг — в произведениях В. Хлебникова (хотя здесь правильнее, наверное, говорить о взаимовлиянии и близости творческих устремлений «братьев по духу»). Точек соприкосновения с подлинными новаторами, представителями нового искусства при углубленном изучении ее произведений обнаруживается гораздо больше, чем может показаться при первом знакомстве с этой «чудно-безумной душой»…
Вероятно, пройдет еще не один год (десяток лет) прежде чем станут общим местом слова о том, что Елена Гуро — один из выдающихся поэтов XX века, самобытная, удивительно органичная и цельная личность, оказавшая несомненное влияние на целую плеяду литераторов и художников своего времени и следующих поколений «творцов будущих знаков».
А пока что хорошо бы нам — сирым и убогим, богатым и счастливым, мудрецам и недоумкам, — хотя бы попытаться понять и принять чистые и честные слова, прислушаться к тихому голосу поэта, силу которого переоценить невозможно:
«Творите, чтобы было для чего рождаться вашему будущему, и оно само родится. Жизнь никогда не дана извне.»
Из книги «Шарманка» (1909)
В парке
Голубенькие незабудки вылупились прямо из неба. Из тенистой травы — белый ландыш. Но из напряженной зари весенней — сиреневая перелеска; потому такая ранняя, почти мокрая от дождя. Так же вылупилось сегодня и розовое утро из черных елок.
Из земли зеленые рогатые травки, росточки вылезали еще совсем земляные, беленькие, с прилипшими комками песку.
А наверху стояли сосны и дачи. Дачи отсырели от весенней воды, пахли рогожами, сосновыми иглами и кошками.
На дачах всю зиму жил ветер. Стекла так долго проветривались в безлюдье, что и сейчас в них переливы ветра и гортанные голоса сосен. Иногда мелькают в них тучевые лица и рожи растягивают по-лесному. Их здесь всю зиму не спугивали.
В дачи, пока что, переехали мыши с нахальными хвостиками. Прошлогодний крокетный шар линялым боком улыбается солнцу.
Кот также хотел поселиться на дачке, но побоялся, чтоб у него не отсырел хвостик; ему рассказали, что на дачках очень сыро. Он также собрался было поохотиться сегодня, но день был такой добрый, мягкий и теплый, что он раздумал, сразу положил свой ватный животик на согнутые лапки и понюхал балконный столбик, точно за тем только и приходил. А у самого даже от веселой теплоты темечко и шейка пахли рябчиками.
Внизу… Внизу мимо решетки катались дамы на веселых желтых и красных колесах, облепленных сырым песком. В корсетах, греческих стилизованных прическах и перчатках по локоть.
Красные и желтые, по-весеннему, катились колеса.
А мне было так весело, что я подошла к дамам в колясках и, желая поделиться с ними богатством, очень учтиво предложила выучить их писать стихи. Это самое весеннее на свете! А ведь они ради весеннего выехали за город.
Стихи? Сафо! Ах, пожалуй, это будет интересно, и даже в греческом вкусе!
— Да ведь это очень просто! Возьмите комок черной земли, разведите его водой из дождевой кадки или из канавки, и из этого выйдут прекрасные стихи. Но главное, если хотите увидать чудо, наклонитесь к самой земле и смотрите в самоё теплую землю, и все прекрасно устроится.
Впрочем, девочки с крайней дачки мне дали еще другой рецепт: вместо воды можно употребить просто слюни, вероятно, это выходит тоже очень недурно. Дождевые кадки, кот и елки кое-что знают об этом, они все здесь сегодня видели поэта. У него ладони были в земле. На минуту вода в кадке струила наклоненное лицо, точно весеннее пятно зари меж елками, и пятна темных волос кинулись, метнувшись с кругами воды, и за ними светлый заревой лоб. Хохотали белые пузырики, плясали, точно их гнал дождик.
А другие видели его согнутую спину, убегавшую в чащу скачками. Сыпалась хвоя. Ему в волосы попадали червячки с березы, совершенно зеленые, как молодые листочки. Разорвал себе платье о колючие пальчики крыжовника.
Перелески выглядывали на него из-под елок; на сырой земле лежали их сиреневые кусочки неба, а из канавы пахло вечерней водой.
Потом он удирал на своем колесе. Озябший к вечеру воздух подгонял его.
А из-под вечерней зари вылезла темнота, пахла черноземом, цветами и водой. Большое бархатное лицо наклоняла над землей и шептала. Точно ночные крылья шевелились.
Мелочи
Расцвели под окошком пушистые одуванчики. Раскрылся желтый лютик, и стало утро. Блестящие чашечки унизали лужок. Собрали чашечки лютика и еще синие и сделали чайный столик. Из лучей волчок бегал по полу.
Пошли воевать с темной елкой: отвоевать белую кружечку. В это время дома выросли грибы на полках, деревянные, лакированные и с красными шапочками. Увидав это, желтые соломенные стулья заплясали по комнате.
А мы стали гоняться. Хотели поймать желтый солнечный пушок и посадить его на сосновую полку. Гонялись, гонялись и не поймали. Так и пробегали по солнечным окнам до завтрака.
А с сосновой полочки смолка веселыми слезками падала.
Точно маленькая желтая улыбка. Неожиданно, утром на дорожке прилип желтый листик. Над дорожкой точно кто-то белокурый приподнял ресницы.
18
Крученых А., Клюн И., Малевич К. Душегубство творки Е. Гуро. // Тайные пороки академиков. М., 1916.
19
Bjornager Jesen Kjeld. Russian Futurizm, urbanizm and Elena Guro. Erhus, Denmark: Arcona, 1977
20
Гумилев Н. Садок судей II. // Гиперборей. СПб., 1913. № 29.
21
Брюсов В. Год русской поэзии (апр. 1913-апр. 1914) // Русская мысль. 1914.