Страница 21 из 44
— Дза, явна! (Ну, пошли!), — уверенным тоном сказал Тумур и повел пас вдоль кромки каньона, выбирая подходящее место для спуска. Пройдя около километра, мы, наконец, нашли отправную точку для схождения в разверзшуюся под нами пропасть. Едва приготовились к спуску, как услышали пронзительный крик, прорвавшийся сквозь рокот реки. Оглянувшись, увидели, что он исходил от всадника, маячившего на горной дороге. Пришлось отложить спуск и выяснить, в чем дело.
Пожилой монгол с желтовато-серым, как воск, лицом, в пепельно-сером дэле, яростно крутя кнутом, сразу взял нас в оборот. Моего знания монгольского языка было достаточно, чтобы понять, в чем дело, а незнание отдельных слов восполняла красноречивая жестикуляция. Он говорил, что чулутский каньон — ворота подземного царства, и духи его — лусы — разгневаются, если мы вторгнемся в их владения. И вообще мы ведем себя не так, противно учению Будды, — копаем священную землю, забираем из нее камни, зачем-то моем в реке песок, нарушая всем этим первозданную целостность природы и ее покой. И за все это нас ждет суровое возмездие!
Этот эпизод несколько омрачил наше настроение, но не мог, конечно, изменить наших планов. Увидев, что все его старания образумить нас тщетны, старик стегнул кнутом своего коня и с чувством исполненного долга ускакал.
Пришлось вернуться к месту нашего старта и, благословись, начать спуск. Легкий на ногу и проворный, как снежный барс, Тумур первым полез вниз. За ним, цепляясь за скользкую каменную стенку, сползали и мы с Намсараем.
Ситуация, в которой мы оказались, не располагала к геологическим наблюдениям. И только преодолев половину пути и оказавшись на широком уступе каньона, мы огляделись.
Окружавшие нас каменные стены были сложены мрачно черневшими плотными лавами, в которых тускло поблескивали мелкие чечевицеобразные зерна белесого полевого шпата. Несмотря на кажущееся однообразие этих пород, относимых петрографами к андезито-базальтам, они были неоднородны. В противоположном от нас борту каньона, высвечиваемом полуденным солнцем, отчетливо выделялось не менее 5 покровов лав, разграниченных буро-красной коркой ожелезнения. В центральных частях покровов отчетливо просматривалась столбчатая отдельность из плотно сомкнутых в вертикальные ряды шестигранных колонн. Эти необычайные природные сооружения напоминали какие-то крепостные стены средневековых замков с чернеющими среди них, как бойницы, углублениями.
Гармония застывших в спокойно величественных формах пород нарушалась подстилающими их хаотически изогнутыми и набегающими волнами друг на друга пестроцветными лавами. Среди них выделялись уже знакомые нам по вулкану Хоргийн-тогоо канатные лавы. Они были скручены в замысловатые клубки, свидетельствовавшие о высокой вязкости магмы в момент ее извержения.
Прослеживая нижнюю часть разреза базальтовой толщи, мы постепенно спускались на дно каньона, пока не очутились на узком террасовом выступе в трех метрах выше уреза воды в реке. Теперь мы находились на дне каменного мешка, в холодном полумраке, среди надвинувшихся со всех сторон скал. Только узкий лоскут голубого неба над головой связывал нас теперь с миром.
Уступ, на котором мы находились, имел гладкую, хорошо отполированную водой поверхность и выделялся непривычно светлым фоном.
При детальном рассмотрении выяснилось, что он сложен грубообломочными, с неясной слоистостью породами — конгломератами и песчаниками. Это был цоколь древнего кристаллического фундамента, подстилающего базальтовую толщу. Последняя, но нашим наблюдениям, имела мощность около 100 м и состояла из нескольких лавовых покровов, в целом однотипных по составу. Лавы были слабо наклонены в северо-восточном направлении, вдоль долины Чулутын-гола. Никаких признаков наличия прорывов в спокойно застывшем лавовом море мы не обнаружили.
Легкое разочарование компенсировалось нашими впечатлениями и теми положительными эмоциями, которые рождаются в преодолении трудностей и себя самого.
Нагрузив свои рюкзаки образцами различных лав, мы с неменьшим трудом преодолели путь наверх и к вечеру дотащились до нашей стоянки.
Ода тарбагану
Стоянка находилась на открытой террасе, у небольшого останца базальтовой лавы. Именно возле него приютилась ярко-желтая четырехместная палатка, поставленная к нашему приходу Дашванданом. Сам же он священнодействовал у костра, разделывая крупную тушку подстреленного тарбагана. Удалив из зверька внутренности, он отобрал несколько камней округлой формы и бросил их в огонь. Затем раскаленные докрасна камни вынул железными щипцами из костра, затолкал их в тушу тарбагана, которая раздулась, как мяч. После этого Дашвандан стал поджаривать тушу на костре, равномерно вращая ее на вертеле. И, пока мы расстилали брезент, готовясь к ужину, излюбленное монгольское блюдо бодог из тарбагана было готово.
Тарбаган — довольно крупный и весьма примечательный сурок, колонизировавший степные просторы Монголии и прижившийся даже в суровом Хангайском нагорье. Его желтовато-серая с серебристым отливом шкура — ценная и популярная здесь пушнина, идущая также на экспорт. О достоинствах же тарбаганьего мяса говорить не будем — хозяева оцепили его лучше нас.
Весьма интересна сама охота на тарбаганов, напоминающая театрализованное представление. Готовясь к охоте на тарбагана, охотник облачается во все белое, надевает шапочку с пришитыми к ней ушками из белой шкурки и берет опахало из белого хвоста яка. Некоторым диссонансом при таком наряде кажется ружье за плечами охотника. В таком виде охотник готов к выходу. Его «сцена» — ровная и широкая степь со множеством тарбаганьих нор, в которых укрылись самые любопытные в мире четвероногие зрители. И охотник начинает свое «представление». Энергично помахивая опахалом, он, подобно шаману, совершает в экстазе танец, сопровождая его гортанными возгласами. Зрители по заставляют себя ждать — преисполненные любопытства, тарбаганы вылезают из своих убежищ и, усевшись на задние лапки, с интересом наблюдают своими черными, как угольки, глазками за пляшущим чудовищем.
Любопытство в тарбагане борется со страхом, но, увлекшись, он подпускает охотника на расстояние верного выстрела.
Тарбаганы не только любопытны, но и удивительно трудолюбивы. Они ухитряются рыть себе норы глубиной до 3 м, устилая подземные квартиры сухой травой и закрывая вход в них добытыми стройматериалами — глиной и камнем. Там они и укрываются в течение долгого и холодного периода. А когда наступает весна, тарбаганы, пробудившись от спячки, активно принимаются за работу. Они начинают ее со строительства «дачных помещений» — неглубоких нор с многочисленными запасными выходами на случай опасности.
Неутомимая землеройная деятельность этих четвероногих «шахтеров» принесла даже некоторую пользу нашему брату-геологу. Отвалы рыхлых пород, уложенные в виде грядок возле тарбаганьих выработок, часто заменяли нам проходку копушей для изучения состава пород и отбора шлиховых проб. «Наши четвероногие сотрудники помогают нам искать пироп», — однажды проникновенно изрек Намсарай, отбирая шлих из тарбаганьей норки.
Памятуя все это, съедать своего «сотрудника» мне не хотелось, да и сам вид опаленного на костре животного не вызывал гастрономического интереса. Но есть надо было! Во-первых, чтобы своим отказом не обидеть товарищей, во-вторых, чтобы самому оценить это экзотическое монгольское блюдо, а в-третьих, — ничего другого в нашем меню не было.
Мясо пахло костром и еловыми шишками. Оно оказалось сочным и румяным, как «цыпленок-табака», неожиданно сладковатым на вкус и довольно жирным. Впрочем, жир и является одним из главных достоинств тарбагана, который, по народному поверью, исцеляет человека и делает его сильным.
— Ну как, приобщили Вас к тарбаганьему мясу? — полюбопытствовали мои спутники, когда от бодога остались одни косточки.
— Приобщили, но теперь мой черед — приучить вас к рыбе. Идет?
После бодога последовало традиционное чаепитие, во время которого мы обменялись своими впечатлениями. Однако наша беседа не затянулась, ибо усталость прошедшего в напряжении дня давала о себе знать. Провожаемые серебристым диском луны и самоцветьем звезд, рассыпавшихся в бархатно-черном небе, мы нырнули в палатку и моментально заснули.