Дворец любви

– Как хотите. Мы позвоним отсюда или с брандвахты?

– С брандвахты.

Обиталище Наварха колыхалось на волнах, тихое и безлюдное.

– Где девушка? – спросил Джерсен. – Зан Зу, Друзилла, или как ее там?

– Задавать такие вопросы, – хмыкнул поэт, – все равно что спрашивать, какого цвета ветер.

Он пробежал по трапу, прыгнул на борт и отчаянным, трагическим жестом широко распахнул дверь. Наварх бросился к видеофону, нажал кнопки и пробормотал ключевое слово. Экран ожил – на нем появился одинокий цветок лаванды. Наварх обернулся к Джерсену:

– Он на Земле. Когда Фалюш улетает, лепестки цветка голубеют.

Послышались такты нежной мелодии, и через секунду-другую зазвучал голос:

– О, Наварх, мой старый компаньон. С другом?

– Да, срочное дело. Это – мистер Генри Лукас, представляющий журнал «Космополис».

– Журнал с традициями! Не встречались ли мы раньше? Что-то в вас есть знакомое…

– Я недавно с Саркоя, – сказал Джерсен. – Ваше имя там до сих пор на слуху.

– Отвратительная планета – Саркой. Однако не лишена зловещей красоты.

Наварх вмешался в беседу:

– У меня с мистером Лукасом вышел спор, и я хочу решительно отмежеваться от его дел.

– Мой дорогой Наварх, вы тревожите меня. Мистер Лукас наверняка человек воспитанный.

– Вы увидите.

– Как уже сказал Наварх, я работаю на «Космополис», – продолжал Джерсен. – Фактически я из числа управляющих. Один наш сотрудник подготовил сенсационную статью. Я заподозрил автора в преувеличениях и решил проконсультироваться с Навархом, который усугубил сомнения. Такое ощущение, что автор статьи столкнулся с Навархом, когда тот был в несколько возбужденном состоянии, и на основании случайных высказываний сделал ложные выводы.

– Ах да, статья! Она у вас?

Джерсен показал макет.

– Вот она. Я настаивал на проверке фактов, ведь Наварх утверждает, что автор чересчур свободно интерпретировал полученные сведения. Он полагает, что будет честнее, если вы ознакомитесь со статьей до публикации.

– Звучит благородно, Наварх! Ну что ж, позвольте мне исследовать эту тревожащую вас помеху. Поверьте, я не буду слишком суров.

Джерсен поднес журнал к передаточному устройству. Виоль Фалюш читал.

Время от времени он шипел что-то сквозь зубы, издавал невнятные возгласы.

– Переверните страницу, пожалуйста. – Его голос звучал вежливо и мягко.

– Спасибо. Я закончил. – Последовало минутное молчание, затем голос снова полился из динамика – изысканно любезный, с чуть заметной ноткой угрозы:

– Наварх, вы были чересчур беззаботны, даже для Безумного Поэта.

– Ба! – пробормотал Наварх. – Разве я не открестился сразу от этой затеи?

– Не совсем. Я отметил манеру изложения, великолепный стиль, характерный лишь для поэта. Вы лукавите.

Наварх набрался храбрости и заявил:

– Правда служит, так сказать, отражением жизни. Она всегда прекрасна.

– Лишь в глазах наблюдающего, – возразил Виоль Фалюш. – Я не нашел никакой красоты в этой омерзительной статье. Мистер Лукас был совершенно прав, что побеспокоился узнать мою реакцию. Статья не должна публиковаться.

Однако Наварх, опьяненный собственным безрассудством, начал препираться:

– Что за толк в известности, если твои друзья не могут извлечь из нее выгоду?

– Эксплуатация известности и ублажение друзей не входят в мои планы, – заметил мягкий голос. – Можете ли вы вообразить мое расстройство, если эта статья выйдет? Она спровоцирует меня на ужасные поступки. Придется требовать удовлетворения у всех замешанных в деле, что будет лишь справедливо. Вы оскорбили мои чувства и должны загладить вину. В вопросах чести я крайне щепетилен и воздаю сторицей за оскорбление.

– Правда отражает Вселенную, – продолжал спорить Безумный Поэт. – Скрывая правду, вы разрушаете Вселенную.

– Но в статье нет и слова правды. Это частная точка зрения, образ или два, выхваченные из контекста. Как человек, владеющий всей полнотой фактов, я заявляю, что допущено искажение действительности.

– Позвольте мне сделать предложение, – вмешался Джерсен. – Почему бы вам не позволить «Космополису» представить реальные факты, так сказать, факты с вашей точки зрения. Нет сомнений, вам есть что поведать обитателям Ойкумены, как бы они ни оценивали ваши деяния.

– Не думаю, – протянул Виоль Фалюш. – Это походило бы на саморекламу или, что еще хуже, на довольно безвкусную апологию. Я скромный человек.

– Но ведь вы художник?

– Разумеется. Правдивого и благородного масштаба. До меня люди искусства выражали плоды своих исканий с помощью абстрактных символов.

Зрители или слушатели, как правило, не принимали участия в создании произведений. Я же использую иную символику, изысканно абстрактную, но осязаемую, видимую и слышимую, – символику событий и окружения. Нет зрителей, нет аудитории, нет пассивного созерцания – только участники, которые испытывают разнообразные ощущения во всей их остроте. Никто прежде не замахивался на разрешение подобной задачи. – Здесь Виоль Фалюш издал какой-то странный, затянувшийся смешок. – За исключением, возможно, моего современника, мегаломаньяка Ленса Ларка, придерживающегося, однако, более жесткой концепции. Тем не менее, готов заявить: я, возможно, величайший художник в истории. Мой объект – Жизнь, мой медиум – Опыт, мои инструменты – Удовольствие, Страсть, Ненависть, Боль. Я созидаю окружение, необходимое для слияния всех этих чувств в единое целое. Речь идет, разумеется, о моем творении, обычно именуемом Дворцом Любви.

Джерсен энергично кивнул:

– Народы Ойкумены горят желанием узнать о нем. Чем публиковать вульгарную стряпню вроде этой, – Джерсен небрежно кивнул на макет «Космополиса», – журнал предпочел бы обнародовать ваши тезисы. Нас интересуют фотографии, карты, образцы запахов, записи звуков, портреты, а больше всего – ваша экспертная оценка.

– Звучит заманчиво.

– Тогда давайте назначим встречу. Назовите время и место.

– Место? Дворец Любви, разумеется. Каждый год я приглашаю группу гостей. Вы будете включены в число приглашенных, и старый безумец Наварх тоже.

– Только не я! – запротестовал Наварх. – Мои ноги никогда не теряли контакта с Землей, я не рискну замутить ясность своего зрения.

Джерсен также не выказал восторга:

– Приглашение, хоть и оценено нами по достоинству, не совсем удобно. Я тоже предпочел бы встретиться с вами сегодня вечером, здесь, на Земле.

– Невозможно. На Земле у меня есть враги, на Земле я всего лишь тень.

Ни один человек здесь не может указать на меня пальцем и объявить: «Вот он, Виоль Фалюш». Даже мой дорогой друг Наварх, от коего я приобрел столько познаний. Чудесный праздник был, Наварх! Великолепный, достойный Безумного Поэта! Но я разочарован в девушке, отданной вам на воспитание, и я разочарован в вас. Вы не проявили ни такта, ни воображения, на которые я рассчитывал. Я ожидал увидеть новую Игрель Тинси, радостную и капризную, сладкую, как мед, беззаботную, как жаворонок, с живым умом и все же невинную. А что я нашел? Унылую замарашку, абсолютно безответственную и безвкусную. Вообразите: она предпочла мне Яна Келли, пустого, нестоящего человечка, к счастью, уже покойного. Я возмущен. Девушка явно плохо воспитана. Я полагаю, она знает обо мне и о моем интересе к ней?

– Да, – вяло сказал Наварх. – Я произносил при ней ваше имя.

– Ну, я не удовлетворен и посылаю ее в другое место для обучения менее одаренным, но более дисциплинированным наставником. Думаю, она присоединится к нам во Дворце Любви. А, Наварх, вы хотите что-то сказать?

– Да, – подтвердил Наварх скучным голосом. – Я решил принять ваше приглашение. Я посещу Дворец Любви.

– С вами, художниками, все ясно, – заявил Джерсен поспешно, – но я-то занятой человек. Возможно, небольшой разговор или два здесь, на Земле…

– Я уже покидаю Землю, – заметил Виоль Фалюш своим мягким голосом. – Я болтался здесь, на орбите, в ожидании известия, что мои планы относительно юной шалуньи приведены в исполнение… Так что вы должны посетить Дворец Любви.