Рубеж. Стихи

СТОЛИЦА

Здесь каждый дом стоит, как дот, И тянутся во мгле Зенитки с крыши в небосвод, Как шпили на Кремле. Как знак, что в этот час родней С Кремлем моя Земля, И даже кажутся тесней Дома вокруг Кремля. На окнах белые кресты Мелькают второпях. Такой же крест поставишь ты, Москва, на всех врагах. А мимо — площади, мосты, Патрульный на коне… Оскалясь надолбами, ты Еще роднее мне. И каждый взрыв или пожар В любом твоем дому Я ощущаю как удар По сердцу моему. Но мы залечим каждый дом, И в окнах будет свет, Дворец Советов возведем Как памятник побед. И чертят небо над Москвой Прожекторов лучи. И от застав шагают в бой Родные москвичи… Октябрь 1941

ДОРОГА

Так начинают Юноши без роду. Стыдясь немного Драных брюк и пиджака, Еще не чувствуя под сапогом дорогу. Развалкой входят В века! Но если непонятен зов стихами, И пожелтеет в книгах Их гроза, Они уйдут, Не сбросив с сердца камень, А только чуть прищуривши глаза. И вот тогда, в изнеможении Когда от силы ты, Когда держать ее в себе невмочь, Крутясь ручьем, Остановив мгновение. Торжественно стихи приходят в ночь. И разлететься сердцу, Гул не выдержав, И умершей звездой Дрожать огнем, И страшен мир — слепец. Удары вытерший, И страшен мир. Как звездочеты днем. Иди же, юноша. Звени тревожной бронзой, И не погибни кровью в подлеце. Живи, как в первый день, И знай, что будет солнце, Но не растает Иней на лице. 1938

ПРОЩАНИЕ

Пропали сливы, перезрели звезды, и врач прошамкал, что в больницу поздно. Умрут ее залетные глаза, до осени умрут! — так он сказал. Мои глаза, как под гипнозом, никли в его очков давно протертый никель. А листьев не было на косяках ветвей, и отлетели стаи журавлей. Решетка никеля: очки, кровать — и я не мог ее поцеловать. Она поймет обман по дрожи скул. Зачем же ей еще мою тоску? И я, стыдясь, — уже к другим влеком… Тугим сукном обтянутые бедра, на гнутом коромысле вровень ведра, смех вперемешку с финским говорком. 1939

МАШИНА ВРЕМЕНИ

По багровым степям,          по квадратам на глобусе, Как тура, идущая по прямой, Воздух кромсали круглые                                            лопасти — Словно лед за кормой,                                       он лежал за спиной.. И в параболе жизни,                                    взлетевшей к зениту, С 69-го — яснее всех                                         диаграмм — Мы видим с Дворца Советов Историю в гранках,                                     не по томам. 1. V. 1940

«Собор Блаженного…»

Собор Блаженного перед Кремлем сквозь снег, как шахматная давка, если — «шах», как комбинация — сложнейшая из всех, и если башня ступит еще шаг! — все будет кончено. Лоб, побежденный, вытри. Но длится здесь не матч и не реванш. И счет не в счет, коль за победу — цифирь и в длань историку свинцовый карандаш. 1940

«Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!..»

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник! Что? Пули в каску безопасней капель? И всадники проносятся со свистом вертящихся пропеллерами сабель. Я раньше думал: «лейтенант» звучит «налейте нам». И, зная топографию, он топает по гравию. Война ж совсем не фейерверк, а просто трудная работа, когда,           черна от пота,                                        вверх скользит по пахоте пехота. Марш! И глина в чавкающем топоте до мозга костей промерзших ног наворачивается на чеботы весом хлеба в месячный паек. На бойцах и пуговицы вроде чешуи тяжелых орденов. Не до ордена. Была бы Родина с ежедневными Бородино. Хлебниково — Москва, 26 декабря 1942