Страница 4 из 64
Мотоцикл завелся с первого толчка. Дороги до поселка, можно сказать, не было никакой, та же заросшая просека, что и в родном мире Вольфа. Но старик как-то ухитрялся ехать по ней с довольно приличной скоростью, ловко объезжая ямы и рытвины, с ходу проскакивая грязевые кашицы луж. Через некоторое время выехали на сносную грунтовку, а затем и на асфальтированную трассу. Табличку «Тереховка» Вольф заметил издалека. От непривычной надписи, выполненной на русском языке, ему отчего-то стало легко и весело, словно он попал в сказку. Казалось, что сейчас из-за поворота выскочит на разгоряченном скакуне святой Илия Муромский или не менее чтимый Урий Длиннорукий и восстановит попранную справедливость.
«Да уж, – мысленно одернул себя Вольф, – Рейх, расползшийся по миру, не остановят никакие святые. Они легко подомнут под себя и этот мир, раз уж здесь не ценят своих героев. Есть один выход – верой и правдой служить фюреру! И тебе воздастся! Пусть не так, как истинным арийцам, но и не обидят преданного Пса».
А мотоцикл уже мчал по узким улочкам поселка городского типа, как было указано на табличке. Но как Вольф ни крутил головой, ничего городского он так и не заметил. Однако вскоре начали попадаться и кирпичные дома. Правда, пятиэтажки были верхом архитектурного роста. Вольф понял, что они приближаются к центру Тереховки. Мотоцикл с ревом пронесся мимо здания районной администрации. Путилофф с удивлением узнал в облупленном строении очертания собственной блок-канцелярии. Только в его родной Терехоффке на фасаде дома красовался Имперский Орел с позолоченной свастикой, а здесь – наполовину отбитые серп и молот. Да и вообще все здесь было каким-то неопрятным и грязным: мусорные контейнеры никто не удосужился вывезти даже в честь праздника, кусты не подстрижены, деревья не побелены, центральная улица вся в рытвинах и колдобинах, словно здесь проводились танковые учения. Явно за порядком никто не следит. Да если бы во вверенном ему блоке, даже в самой захолустной деревеньке творилось бы такое безобразие, не видать ему поста блокляйтера как своих ушей. Мотоцикл, проскочив центр поселка, опять углубился в частный сектор. Наконец егерь остановился напротив небольшого аккуратного дома, утопающего в гроздьях распустившейся черемухи. Вольф полной грудью вдохнул чудесный аромат весны.
– Пойдем, Володька, – сказал старик, слезая с мотоцикла. – Товарищ мой здесь живет фронтовой, – он толкнул калитку, пропуская Вольфа вперед.
– Федька, – окликнул кто-то Степаныча, – Балашов! Жив еще, курилка!
– Да и ты, Николаич, – весело отозвался егерь, завидев сидящего на веранде старика, – тож небо коптишь и помирать, гляжу, не собираешься!
– Обижаешь, – делано огорчился старик, – я еще на твоих поминках спляшу!
Опираясь на палку, он с трудом поднялся:
– Ну, хватит зубоскалить, милости просим в дом. Таисья уже все приготовила в лучшем виде.
Старики степенно расселись за столом.
– Знакомься, Николаич, Владимир! – представил Вольфа егерь. – Тоже фронтовик. В Чечне воевал. Я его третьего дня недалеко от кумовой заимки подобрал. Провалился, бедолага, в старую медвежью берлогу. Помнишь, лет пять назад умники одни косолапому заснуть не дали?
– Шатун потом пацанов Матвеевых подрал, – вспомнил Николаич.
– Точно! – обрадовался егерь. – Так вот он в ту берлогу и угодил. Да неудачно – головой о корень. Два дня лежал у меня словно покойник, а сейчас, кроме имени и того, что в Чечне воевал, ничего не помнит.
– Да, тяжелый случай, – почесал в затылке Николаич, – у моей золовки муж – врач по ентой части. После праздников попрошу, пусть посмотрит. А чего, документов с собой не было? – полюбопытствовал старик.
– А на кой в тайге паспорт? – неожиданно пришел на помощь Вольфу Степаныч. – Но парень не наш, городской, новенький. Я-то своих обормотов-охотников наперечет знаю. Ладно, поживет пока у меня, а после праздников пошлем запрос, авось, кто признает. Не пропадет! Ладно, хватит лясы точить, – опомнился егерь. – Николаич, наливай! За победу!
Стариковский шнапс оказался на диво забористым, крепче, чем у егеря. После нескольких стопок в голове Пса зашумело, и он «поплыл». Разговор тек легко и непринужденно.
– Ты вот что скажи, Федор, – ехидно спросил егеря Николаич, – думал ли тогда, в сорок третьем, сидя в раскисшей промозглой грязи, что за такую жизнь воюем? Что на пенсию, которую нам родное государство положило за все заслуги, не то что жить, а помереть по-людски невозможно?
– Да знал бы, где упаду, – невесело усмехнулся Степаныч, – хоть соломки бы подстелил.
– Не лучше ли было, – вдруг встрял в разговор подвыпивший Вольф, – под немцами? Они люди серьезные – вмиг бы порядок навели.
– Тю на тебя, – шутливо отмахнулся от Вольфа егерь, – мы хоть в дерьме, да в своем, отечественном! А быть без роду без племени, – он скривился, – не по мне. Точно, Николаич?
– Чужой земли мы не хотим ни пяди, – пропел захмелевший старик.
– Но и своей вершка не отдадим! – подхватил егерь. – Ты пойми, мы не жалеем ни о чем. Свобода и независимость дорого стоят! Их не грех и кровушкой окропить!
Вольф слушал стариков вполуха – по старенькому телевизору с непривычным названием «Рекорд» транслировалась кинохроника пятидесятилетней давности. Бравые парни в форме Красной Армии бросали к подножию мавзолея регалии поверженного Рейха. Вольф с изумлением узнавал штандарты и знамена победоносных в его мире полков и дивизий Вермахта, втаптываемых на экране в землю коваными сапогами русских солдат. На мавзолее почему-то красовалась лишь одна надпись – «Ленин», тогда как в мире Вольфа имен было два – Ленин и Сталин. К началу войны с СССР, насколько Путилофф знал историю, Сталин был мертв и покоился в мавзолее вместе с Лениным. Да он и сам бывал в мавзолее неоднократно, собственными глазами видел великих вождей. Немцы сохранили сие архитектурное строение, не тронули и его молчаливых жильцов. Они попросту превратили мавзолей в этакий музей павшего величия, куда со всего Рейха съезжались туристы, чтобы позубоскалить над безмолвными телами некогда великих унтерменшей. Картинка на экране переместилась на трибуну мавзолея. С изумлением среди прочих руководителей страны Вольф увидел знакомое усатое лицо.
– Это что, Сталин? – спросил он стариков, тыча пальцем в экран.
– Он, – подтвердил Степаныч.
– О! – довольно воскликнул Николаич. – Вспоминать начинаешь! Надо за это выпить! Наливай, Степаныч!
– А когда война началась? – не успокаивался Вольф.
– Летом сорок первого, – ответил егерь, наполняя стопки водкой.
«Вот, значит, как, – судорожно соображал Вольф, – война в этом мире началась на добрых два года раньше! В его мире Гитлер начал войну с Россией в сорок третьем, сразу после смерти Сталина. А здесь поспешил!»
– А закончилась когда? – спросил он вслух.
– В сорок пятом, девятого мая, – ответил Николаич. – Сегодня потому и празднуем! Не вспомнил?
Вольф удрученно покачал головой.
– Ну, ничего, – утешил его старик, – вспомнишь! Дай бог, чтобы не забывали этот день наши потомки, – сказал Степаныч торжественно, поднимая стопку, – и не дай бог, чтобы этот ужас повторился!
После праздников Степаныч сдержал обещание – свел Вольфа с нужными людьми. Сославшись на тяжелую амнезию, подтвержденную заключением врача-психиатра – мужа золовки Николаича, Путилоффу удалось выправить документы. В розыске он не значился, запросы с отпечатками пальцев ничего не дали, так что все прошло без сучка без задоринки. Сейчас в нагрудном кармане Вольфа лежала справка, заверенная в местном отделении внутренних дел, о том, что он гражданин Российской Федерации Путилов Владимир Вольфович.
– Ну, хоть какая-то бумажка, – пробежав глазами справку, сказал Степаныч. – Ты пока что у меня живи, вместе веселее будет. А там, глядишь, и найдутся твои сродственники, али сам чего вспомнишь! Жись, она такая…
– Спасибо, Степаныч! – обнял Вольф старика. – Век твоей доброты не забуду!