Стихотворения

Ноябрь 1882

" О, Боже, как хорош прохладный вечер лета, "

О, Боже, как хорош прохладный вечер лета,         Какая тишина! Всю  ночь я просидеть готов бы до рассвета           У  этого окна. Какой-то темный лик мелькает по аллее,           И воздух недвижим, И кажется, что там еще, еще темнее           За садом молодым. Уж поздно… Все сильней цветов благоуханье,           Сейчас взойдет луна… На небесах покой, и на земле молчанье,           И  всюду тишина. Давно ли в этот сад в чудесный вечер мая           Входили  мы вдвоем? О, сколько, сколько раз его мы, не смолкая,           Бывало,  обойдем! И вот я здесь один, с измученной, усталой,           Разбитою  душой. Мне хочется рыдать, припавши, как бывало,           К  груди твоей родной… Я жду… но не слыхать знакомого привета,           Душа  болит одна… О, Боже, как хорош прохладный  вечер лета,           Какая тишина!

14 июня 1859

СТАРАЯ ЦЫГАНКА

Пир в разгаре. Случайно сошлися сюда,     Чтоб вином отвести себе душу     И послушать  красавицу Грушу,     Разношерстные  все господа:     Тут помещик  расслабленный, старый, Тут усатый полковник, безусый корнет,     Изучающий  нравы  поэт     И чиновников юных  две пары. Притворяются  гости, что весело им, И  плохое шампанское льется рекою… Но цыганке одной  этот пир нестерпим. Она села, к стене прислонясь головою, Вся в морщинах, дырявая  шаль на плечах,     И суровое, злое презренье Загорается часто в потухших глазах:     Не по сердцу ей модное  пенье… "Да, уж песни теперь не услышишь  такой, От которой захочется плакать самой! Да и люди  не те: им до прежних далече… Вот хоть этот чиновник, — плюгавый  такой,     Что, Наташу  обнявши рукой,     Говорит непристойные речи, — Он ведь шагу  не ступит для ней… В кошельке Вся душа-то у них… Да, не то, что бывало!" Так шептала цыганка  в бессильной тоске, И минувшее, сбросив на миг  покрывало,     Перед нею  росло — воскресало.     Ночь  у Яра. Московская знать     Собралась как для важного  дела, Чтобы  Маню  — так звали ее — услыхать,     Да  и как же в ту ночь она пела! "Ты  почувствуй", — выводит она, наклонясь,     А  сама между  тем замечает,     Что  высокий, осанистый князь     С  нее огненных глаз не спускает. Полюбила   она с того самого дня     Первой  страстью горячей, невинной, Больше  братьев родных, "жарче дня и огня",     Как  певалося в песне старинной. Для  него бы снесла она стыд и позор,     Убежала  бы  с ним безрассудно, Но  такой учредили за нею надзор,     Что  и видеться было им трудно.     Раз  заснула она среди слез. "Князь   приехал!" — кричат ей… Во сне аль серьезно?     Двадцать  тысяч  он в табор привез     И  умчал ее ночью морозной.     Прожила   она с князем пять лет, Много счастья узнала, но много и бед… Чего  больше? спросите — она не ответит,      Но от горя исчезнул и след, Только  счастье звездою далекою светит!      Раз всю ночь она князя ждала,  Воротился он бледный от гнева, печали;      В этот день его мать прокляла      И в опеку имение взяли. И  теперь часто видит цыганка во сне,      Как сказал он тогда ей: "Эх, Маша,      Что нам думать  о завтрашнем дне?      А теперь хоть минута, да наша!"  Довелось ей спознаться и с "завтрашним днем":  Серебро продала, с жемчугами рассталась,      В деревянный, заброшенный  дом      Из  дворца своего перебралась,      И под  этою кровлею вновь      Она  с бедностью встретилась смело:      Те же  песни и та же любовь…      А  до прочего что ей за дело? Это время сияет цыганке вдали, Но  другие картины пред ней пролетели. Раз — под самый под Троицын  день — к ней пришли И  сказали, что князь, мол, убит на дуэли. Не  забыть никогда ей ту страшную ночь,     А  пойти туда на дом не смела. Наконец  поутру ей уж стало невмочь:     Она  черное платье надела, Робким шагом  вошла она в княжеский дом, Но  как князя голубчика там увидала     С  восковым, неподвижным лицом,     Так  на труп его с воплем упала! Зашептали  кругом: "Не сошла бы с ума!     Знать, взаправду цыганка любила…" Подошла  к ней старуха княгиня сама,     Образок  ей дала… и простила. Еще  Маня красива была  в те года,     Много  к ней молодцов подбивалось, —     Но, прожитою  долей горда,     Она  верною князю осталась; А  как помер сынок ее — славный такой,     На отца  был похож до смешного, — Воротилась цыганка в свой табор родной И  запела для хлеба насущного снова! И  опять забродила по русской земле, Только Марьей  Васильевной стала из Мани…     Пела в Нижнем,  в Калуге, в Орле,     Побывала  в Крыму  и в Казани;     В  Курске — помнится — раз, в Коренной, Губернаторше голос ее полюбился, Обласкала она ее пуще родной,     И  потом ей весь город дивился. Но  теперь уж давно праздной тенью она Доживает  свой век и поет только в хоре…     А могла бы  пропеть и одна     Про ушедшие  вдаль времена,     Про бродячее старое горе,     Про веселое с милым  житье     Да про жгучие  слезы разлуки… Замечталась цыганка…                      Ее  забытье     Прерывают  нахальные звуки.     Груша, как-то весь стан изогнув,     Подражая  кокотке развязной,     Шансонетку  поет. "Ньюф, ньюф, ньюф…" —     Раздается припев безобразный.     "Ньюф,  ньюф,  ньюф, — шепчет  старая вслед, —     Что такое? Слова не  людские,     В них ни смысла, ни  совести нет…     Сгинет табор под песни такие!"     Так обидно  ей, горько, — хоть плачь! Пир в разгаре. Хвативши трактирной отравы,     Спит поэт, изучающий нравы,     Пьет довольный собою усач,     Расходился чиновник плюгавый: Он чужую фуражку  надел набекрень     И плясать бы готов, да стыдится.     Неприветливый,  пасмурный день     В разноцветные стекла глядится.