Страница 17 из 41
Следует отметить, что, высочайший авторитет римской языческой культуры, Вергилий привлекал и внимание христиан. «Отец церкви» Иероним (IV в.) включил его в круг обязательного изучения в монастырской школе в Вифлееме, а другой «отец церкви», Августин, обнаружил в Вергилии душу, христианскую по природе. Таким отношением со стороны христиан Вергилий был прежде всего обязан своей IV Эклоге, в которой он предсказывал появление царственного младенца, с которым должно было быть связано начало нового «золотого века». Христиане усмотрели в этом туманном пророчестве предсказание явления Христа. С другой стороны, для христиан привлечение на свою сторону Вергилия, чье творчество как бы обнимало всю римскую культуру, означало усиление их идейных позиций. Отчасти поэтому они так хотели изобразить Вергилия душой, предчувствовавшей приход спасителя и страдавшей в атмосфере язычества. Произведения Вергилия, насыщенные образной символикой, давали благодатнейшую почву для аллегорического истолкования, в том число и христианского, что подтвердила средневековая практика комментирования римского поэта.
Обращение Макробия к истолкованию Вергилия, конечно же, находится в русле римской языческой культурной традиции. Однако не исключена и другая причина этого обращения — скрытая полемика с попытками христиан привлечь Вергилия в число своих сторонников. Макробий тоже создает образ «светлого» Вергилия, пророка «золотого века», однако для него этот век становится не веком спасителя, а возвращением времени Сатурна, которое должно наступить за подходящим к концу «железным веком» Дианы.
В «Сатурналиях» Вергилий предстает и другой своей ипостасью — как человек, познавший глубинные тайны бытия, концы и начала, как волшебник и маг. С ним Макробий связывает гадания, всю практику «тайнознания», к которой в Риме относились с такой серьезностью и суеверным ужасом. Произведение Макробия, так же как и комментарии Сервия, питало получившую развитие в средние века традицию «темного» Вергилия, мага и чернокнижника, посетившего ад и знающего пути подчинения себе нечистой силы. В XVI в. легенды о «темном» Вергилии были собраны в единый сборник, в котором о нем сообщались самые невероятные сведения: будто он своими чарами основал Неаполь или извел римского императора и т. п. Как бы то ни было, Макробий убеждает читателя в том, что поэзия — это не просто искусство составления стихов, она есть и всезнание, и риторика, и философия, и теология, и аллегория. Этот тезис окажется очень важным для культуры средних веков. И хотя «Сатурналии» не поэтическое произведение, однако Макробий пытается следовать в них провозглашаемому образцу, создавая своеобразную энциклопедию знания, верований и интеллектуальной жизни своей эпохи, в контексте борьбы с христианством.
«Сатурналии», созданные в столь тяжкие для римского народа и язычества годы, тем не менее не несут на себе отпечатка грозных событий и предчувствия конца, особенно характерных для христианской литературы этого периода. Можно усмотреть некий парадокс в том, что представители одерживавшей победу идеологии, молодой религии озабочены ожиданием конца света и описанием несчастий, настигающих грешников, в то время как последние язычники остаются исполненными созерцательного спокойствия, морального достоинства, питающегося добродетелями предков и уверенностью в своей правоте. Когда поддерживаемые государством, побеждающие христиане обрушивают самые тяжкие обвинения на головы своих врагов, их противники не бросают им ни единого упрека, предпочитая обсуждать вечные проблемы бытия в строгом соответствии с заветами античной любви к мудрости, и не опускаться до сиюминутных реалий и споров. В этом, возможно, проявился аристократизм и элитарность погибающей античной цивилизации, что отчасти делало ее «эталонной» и «вневременной» для последующих поколений. Но такая «отстраненность» была и источником, и показателем увядания и ослабления языческой культуры, которая на нападки, оскорбления и разрушительные действия христиан могла реагировать лишь тем, что гордо избегала отвечать на них и напряженно искала пути сохранения своих высших достижений в нараставшем хаосе воин, варварских нашествий, религиозных распрей и человеческих страданий.
Для своего «Комментария на «Сон Сципиона» Макробий избрал в качестве комментируемого фрагмента заключительную часть сочинения Цицерона «О государстве». Это произведение великого римского оратора в течение многих веков было известно лишь по вышеназванному комментарию. Его сохранение для последующих поколений уже само по себе имело большое культурное значение. Цицерон, в свою очередь, взял эталоном для своего трактата «Государство» Платона. Однако, если диалог греческого мыслителя представляет своеобразную утопию, конструирование образа идеального государства, то Цицерон вдохновлялся типично римской практикой государственности, историей Римской державы. Тем не менее «Сон Сципиона» — наименее «практическая» часть произведения Цицерона, в которой не только речь идет о будущем Рима, но и синтезируются наиболее общие представления о боге, мире, государстве, человеке, посмертной судьбе души и т. д. По существу, здесь сконцентрированы вопросы, волновавшие философскую мысль первых веков новой эры и находившиеся в центре идейной и религиозной полемики III–IV вв., разрабатывавшиеся как в языческом неоплатонизме, так и в христианской теологии. Так что, думается, выбор именно этого фрагмента Макробием не случаен, ибо комментарий к нему давал возможность изложить свои взгляды на ключевые вопросы идеологии того времени.
Сюжет цицероновского отрывка весьма прост. Сципион Младший, внук Сципиона Старшего (Африканского), победителя Ганнибала, видит во сне своего деда. Сципион Младший просит своего прославленного предка открыть ему истину относительно будущих судеб Римского государства, природы мироздания, души, жизни, смерти, славы и т. п. Сципион Старший отвечает, что земная жизнь на самом деле есть не что иное, как смерть (тезис, равно созвучный и платонизму, и христианству), а истинная жизнь ожидает избранных, прежде всего тех, кто спасал родину в трудный час, служил ей и расширял ее пределы. Поэтому великие римляне продолжают жить в небесных высях и после своей земной смерти. Такой элитарный подход, награждающий бессмертием только героев, весьма отвечал настроениям избранного круга языческой аристократии, в который входил Макробий.
Кроме того, привилегия мыслить, философствовать, по мнению Макробия, присуща людям из высших слоев общества, насыщенных старой культурой. Человек несостоятельный, вышедший из низов мог стать святым, аскетом, но никак не настоящим философом. Глубинные тайны бытия подчас сокрыты далее от посвященных, истина же может явиться лишь высшим мужам, обладающим: совершенным интеллектом, другие же должны довольствоваться ритуальной драмой, которая представляет истину аллегорически, тем самым не давая ей возможности стать всеобщей и простонародной
[23]
23
Macrobii Commentarium in Somnium Scipionis. I. II. 18. (Далее: Com.).